— Не всем это должно быть надо, — он сделал ударение на слова «должно», — знаешь, чем отличается жена от любовницы?
— Объясни…
— Они отличаются лишь одним — от жены всегда уходят, а к любовнице всегда приходят. Все! Остальное — производные.
— Не поняла, — Катя мотнула головой, — по-моему, наоборот. Это от меня ты всегда возвращаешься к жене.
— Не-ет, — с сатанинской улыбкой всезнайки Паша погрозил пальцем, — дело в том, что, согласно статистике, из всей жизни половозрелый мужчина способен уделить женщинам не более двадцати процентов времени. Это максимум, а реально, и того меньше — остальное занимает работа, телевизор, футбол, хобби, пиво с друзьями и так далее — без этого мужчина не может существовать, так же, как женщина не может не пользоваться косметикой. Больше, чем на двадцать процентов, женщины ему не нужны; причем, сюда входит не только постель, но и просто общение, — Паша сам удивился своему красноречию — так ясно он озвучивал только цены на сельхозпродукцию, поэтому когда Катя попыталась вставить слово, чтоб не потерять нить, он грубо остановил ее, — дай закончить. Так вот, речь идет о персональном распределении этих двадцати процентов между женщинами. К тебе я прихожу, чтоб быть конкретно с тобой; я не смотрю телевизор, не читаю газет, не ухожу к друзьям — не важно, чем мы занимаемся, но это именно ты и я! У тебя я оставляю все свои двадцать процентов! А там, — он ткнул пальцем за спину, — там быт, в котором я преспокойно нахожу себе применение и без женщины, хотя она там присутствует. Поэтому… почувствуй разницу: я возвращаюсь не к ней , а туда; ухожу же не оттуда, а к тебе . Уловила?
Катя молча кивнула, хотя по глазам чувствовалось, что в ее голове все перевернулось, и она просто не знает, что ответить.
— Едем дальше, — продолжал Паша, мысленно восхищаясь неоспоримостью собственных доводов, — ты сказала, что все любовницы мечтают стать женами. А знаешь, почему? Потому что дуры! Они ж привыкли, что все двадцать процентов принадлежат только им, а потому смотрят на своего избранника и думают, какая ж он прелесть, он так не похож на занудных мужей подруг; мы с ним гуляем, ходим по кабакам, часами сидим обнявшись на диване и просто молчим, а потом всю ночь занимаемся любовью — прямо идеал мужчины! И в один, не очень прекрасный для себя день, ей удается добиться того, чтоб, как ты говоришь, сменить ту, другую «на боевом посту». Вот оно, счастье!.. Не жалкие украденные часы, а безграничное и постоянное!.. Но тут вдруг выясняется, что все далеко не так, как казалось; что ее «ангел» (как и остальные) больше всего любит валяться на диване с газетой и при этом не обращает на тебя никакого внимания, а твои кулинарные достижения, перешедшие в категорию «еда», совсем не вызывают в нем былого восторга; он даже смеет прямо в глаза нагло заявлять, что мясо жесткое, а салат пересолен! И почему он не целует тебя каждые пять минут, ведь теперь у вас так много времени для этого? Как всякая женщина, нынешняя несчастная жена (бывшая счастливая любовница) начинает копаться в себе, но не находит никаких изменений — она-то осталась прежней и отношение ее такое же нежное и влюбленное, значит… значит, все дело в нем! Пытаясь выяснить причину перемен, она начинает встречать его с работы идиотским вопросом: «Ты меня еще любишь?» А он любит, но как ей, дуре, объяснить, что любит он по-другому — не как любовницу, перед которой выкладываешься по полной, а как жену, видящую неказистые восемьдесят процентов его жизни со всеми ее недостатками и слабостями? А когда человек не может ничего объяснить, он предпочитает не слушать вопросов — сразу появляется закадычный сосед с пузырем, и буркнув на ходу «конечно, люблю», он исчезает, — Паша перевел дыхание; без всякого тоста, без соли и лимона, выпил, подзаряжаясь энергией, — так вот, он ушел, а она стоит посреди комнаты, не понимая, что произошло; и с каждым днем это непонимание делается все глубже. Она грустнеет, делается нервной и подозрительной; тщетно копаясь в сложившихся отношениях, выуживает мельчайшие детали, в которых он проявляет себя не так, как раньше; потом, когда он вернется, она спросит его об этом, а он не понимает, о чем его спрашивают! Его-то жизнь, его мировоззрение не изменилось! И начнется всеобщий кошмар. А кто захочет добровольно возвращаться в кошмар?.. И тут все выходит на новый круг — вновь начинаются поиски уголка, где тебя будут встречать сверкающие глаза и счастливая улыбка, где не будут задавать глупый вопрос «ты меня любишь?», потому что это само собой разумеется, иначе тебя б здесь не было… Ты считаешь, что каждая женщина хочет этого? Они не представляют, от чего отказываются и на что себя обрекают!..
Катя заворожено молчала, так и не притронувшись к еде, а Паша взирал на нее с торжеством победителя — наконец-то ему удалось расставить все точки над «i», и теперь он был уверен, что они понимают друг друга.
— Но ведь почему-то женщины выходят замуж и многие счастливы… — произнесла Катя робко.
Паша сунул в рот кусок мяса, но не дожевав его, продолжал, спеша добить отступающего противника:
— Прежде, чем отважиться на этот шаг, женщина должна решить для себя, чего хочет, потому что «все и сразу» не бывает. Есть женщины, способные вынести отсутствие фейерверка, именуемого «любовь», если у них над головой есть крыша, размениваемая в случае чего; есть стабильный кусок мужниной зарплаты, и кухня — заветный уголок, где можно отвести душу. А есть другие, которым фейерверк необходим и переступить через себя они не могут и не хотят. Они будут упираться и ползти наверх, чтоб каждый день иметь возможность выбирать, с кем проводить двадцать процентов причитающегося им времени; возможно, у них нет материальной стабильности, но их любят, и весь мир, пусть временно, лежит у их ног!.. Правда, из общего правила, как всегда, есть исключение — это если обстоятельства оказываются сильнее инстинктов, и надо просто выживать — тогда, конечно, лучше замуж, чем, извини, на панель. Но это ведь не твой случай… — пыл иссяк, и если б его попросили повторить монолог заново, Паша вряд ли сумел бы это сделать, даже в виде тезисов. Но в данный момент дело было сделано — он выплеснул себя, поэтому с чувством выполненного долга, снова выпил и отрезал кусочек мяса, — Кать, а ты чего не ешь?
— Я не хочу.
— Ты ж была такая голодная!
— Была. А теперь я думаю.
— Давай закажем тебе другое блюдо — это уже остыло.
— Не надо, — она протянула через стол руку, накрыв Пашину ладонь, — вызови мне такси.
— А разве мы… — Паша искренне удивился, — ты обиделась?
