— Как это — до Проведения? — удивляется Ника.
— Не знаю, — отвечает Лева, — я так понимаю, что там просто очень трудно перейти от них — к нам. Поэтому там Границу и проводить не пришлось. Это как если ты строишь забор: там, где и без забора какая-нибудь скала или глубокая река, — там и строить ничего не нужно. Как-то так.
— Понятно, — задумчиво кивает Ника.
И вот снова — пятка, носок, пятка, носок. На этот раз Гоша наступает в следы Зиночкиных резиновых сапог. Сапоги у Зиночки модные, не такие, как были у Гошиной мамы, — они чуть сужаются в щиколотках и выглядят… ну, как обычный сапог, не резиновый.
На Зиночке — красная мертвая куртка. Пижонская такая. Но с другой стороны — хорошо: далеко видно. Ребята даже если отстанут — не потеряются.
У Зиночки много мертвых вещей. Вот на привале она всех угостила жевательной смолой — тоже ярко-зеленой, как та, что они когда-то жевали с Левой, изображая зомби и покатываясь от хохота.
Теперь Гоша знает — получилось у них так себе. Не очень похоже. Настоящие зомби — совсем другие.
Хорошо было, когда он об этом ничего не знал!
Белый, бурый, красноватый мох. Лямки рюкзака впиваются в плечи.
— Да вы не волнуйтесь, Зинаида Сергеевна, — говорит Гоша, — я с родителями сто раз в походы ходил, в картах разбираюсь — о-го-го как! Через пять дней выйдем к этому озеру, все хорошо будет.
— Да, Гоша, спасибо, — отвечает Зиночка, — конечно, через пять дней выйдем к озеру, я в этом уверена.
Только голос у нее дрожит, глаза покраснели и опухли, а на щеках — румянец.
«Ничего, — думает Гоша, — это она только поначалу так переживает, от неожиданности. А потом все нормально будет».
Его беспокоит другое: как там Ника? Хорошо ли он уложил ее рюкзак? Не тяжело ли ей?
Она ведь совсем не умеет ходить в походы.
— Вот видите, Зинаида Сергеевна, все у нас прекрасно получается, — говорит Ника, — всего-то три дня осталось.
Вдвоем они сидят у костра. Кажется, огонь почти не дает света — свет словно растворяется в прозрачном северном воздухе, в белой бессонной ночи. Зато — уютное тепло, угасающий жар. Надев на палочки мокрые носки, Ника держит их над углями, словно шашлык жарит. Валит пар, скрывая лица. Ника то и дело проверяет — не загорелись ли? Пока вроде всё нормально.
Зиночка откладывает карту.
— Да, пока идем по плану, — говорит она.
Голос у нее уставший, тусклый.
— Зинаида Сергеевна, — говорит Ника, — вы спать идите. Я угли залью, когда носки просохнут.
— Вроде на ночь можно не заливать, — говорит Зиночка и добавляет: — Я лучше тут посижу. Все равно вторую ночь не могу уснуть. Лежу себе на спине, даже пошевелиться боюсь, чтобы вас с Мариной не разбудить.
— Ну что вы! — смеется Ника. — Мы с Мариной так за день устаем! Спим как убитые. А вам что, не спится?
Зиночка ворошит палкой угли, искры вспыхивают и гаснут, почти незаметные, полупрозрачные в светлой северной ночи.
— Ты, наверное, не поймешь еще, — говорит Зиночка, — я бы в твоем возрасте не поняла. С другой стороны — вы и взрослеете быстрей. Говорят — акселерация.
Ника кивает. Она совсем не хочет быстрее взрослеть, совсем не чувствует себя взрослой, но про акселерацию наслышана, это правда. Хотя какая она акселератка? Худенькая, невысокая.
— Понимаешь, это все из-за Димы, — продолжает Зиночка, — ну, то есть из-за Дмитрия Даниловича. Я вот не могу понять: почему он нас разделил? Неужели так рассердился из-за рюкзака?
— Наверное, ему хотелось пройти более сложный маршрут со своими восьмиклассниками, — говорит Ника, но Зиночка не слушает:
— Вряд ли из-за рюкзака. Я думаю, на меня рассердился. Я ему, наверно, надоела. Помнишь, как он сказал, что я целоваться лезу? Зачем он так? И при всех, при этих его… восьмиклассниках, и при тебе с Гошей… это все-таки наше с ним дело, личное, не школьное. Что его так обсуждать? И вовсе я не лезла целоваться никогда: он сам первый меня в гости позвал, ну и дальше — тоже сам.
— Не переживайте вы так, Зинаида Сергеевна, — говорит Ника, — мы уже все забыли об этом, мало ли что ДэДэ брякнул?
— А я вот все не могу забыть, — отвечает Зиночка, — я, может, потому и уснуть не могу: глаза закрою, а Дима прямо передо мной стоит. И улыбается, ну вот этой своей улыбкой. А я будто хочу его обнять, а он мне: что ты лезешь со своими поцелуями! — и я тут же просыпаюсь! Наверно, неправильно, что я с тобой об этом разговариваю, но мне просто хочется, чтобы ты знала: вы вот Диму не любите, а он на самом деле совершенно замечательный человек. Да, строгий. Да, с трудным характером. Но это оттого, что он предъявляет к другим такие же суровые требования, как к самому себе. Понимаешь?
Ника кивает, хотя ее так и распирает возразить Зиночке: какие же такие суровые требования ДэДэ предъявляет к самому себе? Кричать на учеников? Придираться по мелочам? Где они, эти требования?
— Вы просто не видите, какой он талантливый. Для меня, понимаешь, это счастье, настоящее счастье быть рядом с таким человеком! Мне кажется — я и не жила раньше, пока его не встретила. Ты вырастешь, ты поймешь, что это такое — встретить своего мужчину. Это, ну, как будто открыть себя заново. Или нет. Как будто открыть в себе какую-то невидимую часть. Как же тебе лучше объяснить?
Зиночка на секунду замолкает. Палочка в ее руке все еще шевелит угли, словно рисует огнем на затухающей золе костра.
— Вот сейчас, сейчас, — продолжает она, — ты же хорошо математику знаешь, да? Я тогда вот так объясню. Есть такие комплексные числа — их только в институте проходят, ты, наверное, ничего о них не знаешь.
— Не знаю, — соглашается Ника.
— На самом деле это просто, — говорит Зиночка, — я сейчас объясню. Ты помнишь, что такое квадратный корень? Это число, которое, умноженное само на себя, дает то число, из которого извлекается корень.
Ника кивнула. Конечно, она помнит. Корень из четырех — два. Из двадцати пяти — пять. Из ста двадцати одного — одиннадцать.
— А чему равен корень из минус единицы? — спрашивает Зиночка и сама же отвечает: — Вроде бы нет такого числа. Ну потому что квадрат любого числа — он ведь положительный, я сама вам объясняла, правильно?
— Да, — соглашается Ника, — потому что минус на минус дает плюс.
— Вот-вот, — продолжает Зиночка, — значит, мы такого числа не знаем. Но давай мы его с тобой придумаем. Его нельзя записать цифрами, но можно обозначить буквой.
— Как «пи»? — спрашивает Ника.
— Нет же, — отвечает Зиночка, — «пи» как раз можно записать цифрами. Три четырнадцать пятнадцать девяносто два и шесть — все же помнят. А вот это число — его называют «i», — его вообще нельзя цифрами записать. Его даже нельзя помыслить, представить, вообразить. Поэтому оно называется мнимым.
