Прежде чем Дан успел возразить, он исчез за калиткой.
Подумав, Дан вышел на связь с орбитальной станцией и сообщил про копьеносца, вызвав бурное оживление на том конце. Потом выбрался из машины, заглянул за невысокую ажурную решетку, отгораживавшую сад, не то лес, в который вошел Маран, и не увидел ничего, кроме аккуратно посыпанной песком дорожки, исчезавшей в настоящих зарослях. Пока он любовался сочными красками сада, Маран вернулся. Он был не один, с ним шел высокий, худой, чуть сутулый мужчина лет примерно тридцати шести-семи. Лицо то ли смуглое, то ли загорелое, глаза умные и горячие. И ярко-рыжие волосы.
— Знакомься, Дан, — сказал Маран весело.
Рыжий незнакомец приложил ладонь к груди.
— Венита.
В первую секунду это имя не связалось у Дана с уже сложившимся мысленным образом седого человека немалых лет, слегка утомленного славой, в меру напуганного перенесенными невзгодами, эдакого мэтра… Ничего похожего!
— Я думал, ты бакниец.
— Я действительно бакниец, но после того, как я нашел в Тигане не только убежище…
— Знаешь, куда я его пристроил, Дан? — усмехнулся Маран. — В резиденцию Изия, во флигель Начальника Охраны, в качестве племянника этого последнего.
— Ну да! А если б он узнал?
— Кто, Песта? За кого ты меня принимаешь? Разве я мог не поставить в известность свое непосредственное руководство? Ну что ты! Я сказал ему, что мне надо на время избавиться от мужа своей любовницы… на время — посему более радикальные меры не подходят. Единственный вопрос, который он мне задал — достаточно ли хороша дама, чтобы с ней возиться. Деликатничать, так сказать.
— Прекрасные нравы!
— Это еще что! — Венита зло усмехнулся. — Жаль все же, что суд над Изием не состоялся. Я тоже мог бы кое-что рассказать.
— Ты? — Маран улыбнулся. — Твой суд над Изием — твоя картина. Говори ты год, большего не сказал бы… Все-таки я свалял дурака. Мне надо было отослать ее в Зал Искусств. За те полгода, что Зал существовал, ее увидело бы множество народу. Множество… — Его вид вдруг стал отсутствующим… — А знаешь, Венита, я ехал к тебе не случайно. Но это потом. Куда можно завести мобиль?
— Надо заехать с той стороны. Я покажу.
— И все же… Почему ты не надоумил меня выставить картину? А, Венита?
Тот дружески обнял Марана за плечи.
— Странный ты, право! Я подарил картину тебе. Она твоя. Хотя сейчас она здесь, она все равно твоя. И потом, выставки для меня не главное. Главным для меня было другое. Извини за прямоту, но даже лучшие из людей не выдерживают испытания властью. Я слишком многим тебе обязан и не хотел бы… То, что я вижу тебя таким же, каким ты был, для меня важнее восторгов тысячи человек. Возможно, я излишне самоуверен? Но если моя картина сыграла в этом хоть крохотную роль, я… Я тебя не обидел?
Маран коротко усмехнулся.
— Чего ж тут обидного? Все верно.
А Дан с легкой иронией подумал, что художник слишком много на себя берет. Впрочем, картина, единственное полотно Вениты, которое ему довелось увидеть, была подлинным шедевром. И автор этого шедевра едва не разделил участь двух с половиной миллионов своих соотечественников, погибших в годы правления Лиги, разделил бы, если бы не Маран, устроивший ему побег и спрятавший в провинции, как он рассеянно бросил в ответ на расспросы Поэта.
Так, значит, провинция эта — Тигана. Резиденция Изия. Ну и ну!
После того, как машина была заведена в маленький дворик, Венита провел гостей по наружной лестнице на второй этаж.
Комната, в которую они попали, оказалась не только необычно просторной для Бакнии, но и хорошо обставленной. Дан впервые увидел здесь то, что можно было б назвать мебельным гарнитуром. Никакого скопления разномастных и разрозненных, мало подходящих друг к другу предметов, не было и примелькавшегося смешения назначений, кровать не соседствовала с обеденным столом. Шкафы светлого дерева вдоль стен, два длинных дивана, кресла, несколько стульев вокруг небольшого продолговатого стола, над диванами картины, на полу — о диво! — ковер… ковров Дан не видел даже во дворцах Бакны… темный, однотонный, гармонировавший с портьерами. Вазы с цветами… никаких искусственных поделок, только живые цветы, каора белая и шоколадная, какую до сих пор он видел только в Дернии. В одной из ваз букет из разноцветных, со вкусом подобранных листьев… со вкусом!.. вот что было необычным, в этой стране интерьеры, оформленные со вкусом, встречались лишь во дворцах, и то там, где они, благодаря счастливой случайности, сохранились в неприкосновенности.
Увлекшись осмотром, Дан не сразу заметил хозяйку комнаты — сидевшую в углу дивана худенькую старушку с желтоватым лицом и совершенно белыми волосами, аккуратно подстриженными и уложенными. Заметил он ее только тогда, когда Маран шагнул к ней и с почтительным видом отвесил замысловатый поклон.
— Неужели в Бакнии еще помнят, что такое учтивость, — сказала старушка неожиданно звучным молодым голосом.
— Вряд ли, — полунасмешливо, полууважительно отозвался из-за спины Дана Венита. — Во всяком случае, с тех пор, как Марана насильно выдворили из ее пределов.
— Кого?
— Это Маран, бабушка.
— Тот самый? — она протянула руку к стоявшему подле нее миниатюрному, не более тридцати сантиметров в поперечнике, круглому столику, на котором рядом с раскрытой книгой лежали очки, надела их и вгляделась в Марана долгим взглядом. Это могло б показаться бестактным, но она проделала все с удивительной непринужденностью. — Да, теперь вижу. Извините, молодой человек, сразу не узнала.
— Мы не встречались, — возразил Маран, улыбаясь.
— Верно, но у Иночки в комнате висит ваш портрет.
— Мой портрет?! — удивился Маран.
— Наверно, я неправильно выразилась. Вырезка из газеты.
Маран нахмурился. В период своего короткого правления он с присущим ему упорством отказывался появляться на экране визора и фотографироваться для газет. Дан отлично помнил, как издатель «Утра Бакнии» уламывал его… «Мы получаем сотни писем, люди хотят знать, как ты выглядишь»… Маран, скрепя сердце, согласился, после ухода издателя Дан не преминул заметить, что в самых что ни на есть передовых странах в газетах появляются портреты государственных деятелей, нужно только знать меру, на что Маран с горечью ответил: «Чувство меры, Дан, в Бакнии корчевали, как сорную траву, рубили и жгли и, в отличие от сорной травы, искоренили подчистую»…
Отворилась дверь, и в комнату впорхнула совершенно очаровательная девушка или женщина.
— Не может быть! Не может быть! — она всплеснула руками, наморщила подвижный лоб, никто не успел вставить слова, а она уже висела у Марана на шее и целовала его. — Какое счастье! Ты жив и здоров, а мы так боялись за тебя, эти бесконечные слухи, что Лайва подсылает к тебе убийц, а ты и не думаешь остерегаться… Я даже спрятала старую дернитскую газету, там снят домик, где ты жил — с распахнутыми окнами, репортер писал… почти наизусть помню, столько раз перечитывала… «У него всегда открыты настежь окна, и никогда не запирается калитка, он словно провоцирует тех, кто дорого дал бы за то, чтоб он исчез с лица Торены»… Я безумно волновалась… Там еще есть замечательная фраза, мне очень нравится… «Он мелькнул на небе бакнианской политики стремительно и кратко, как падучая звезда, но для миллионов бакнов эта звезда была ярче Литы, они не скоро забудут год, который в Бакнии тайком называют годом Марана»… Ты и сам, наверно, читал?.. Нет? У меня есть, я потом найду… — щебеча, она оставила Марана, пронеслась по комнате, что-то поправила, переставила вазу, чмокнула в щечку старушку — «Бабушка, это Маран, ты поняла?..» — пролетая мимо Вениты, провела ладонью по его затылку — «Ты не ревнуешь, милый?..» — вернулась к Марану, стала перед ним, рассматривая его лицо… — «Ты совсем не изменился, хотя нет, ты стал еще интереснее, чем раньше»… Она на секунду замолкла, и Маран, улыбаясь, вставил:
