— Для «Золотого сюзгеча» не так важны документы, сколько — деньги, — напомнил Караев.
— Знаю, — кивнул премьер и опять умолк.
— Когда планируете? — после непродолжительной паузы поинтересовался он.
— Все в ваших руках.
— Бумагу и ручку! — потребовал премьер и в один присест написал довольно лаконичную записку:
«Аждар, сделай все так, как скажут эти люди. О моей записке — никому ни слова».
— Он мой самый верный человек. Его имя нигде и никогда не всплывало. Никто о нашей дружбе не знает. Он поймет, от кого она.
Премьер подробно объяснил, как найти Аждара, и попросил на словах передать, чтобы тот позаботился и о деньгах, и о документах. На него и министра.
— Машину пусть подберет по моему вкусу. Он знает, на что я намекаю. Поезжайте к нему сейчас же. Позвоните в дверь и — чей бы голос не спросил вас: «Кто там?» — отвечайте: «Товарищ из Красноярска».
— Почему из Красноярска? — удивился Караев.
Премьер многозначительно посмотрел в сторону, откуда доносился голос невидимки.
— Это откроет вам дверь. В любое время дня и ночи.
— Простите. Вопрос мой был глупейшим, — поспешил извиниться Караев.
— Почему же? Наши отцы в печально известном 1937 году были репрессированы… И мы с ним родились в один год и в одном городе — Красноярске… Впрочем, что об этом вспоминать, — премьер махнул рукой.
— Да, и еще, — вдруг спохватился он. — Мой товарищ человек подозрительный. Чтобы он поверил вам, — премьер лукаво улыбнулся, — чтобы он поверил, задайте ему вопрос. Это шутка, которой мы обмениваемся при встрече друг с другом. Спросите: «Это не вы снимались в кинофильме „Застава в горах“»? А потом добавьте: «В роли Буяна». Он вас поймет.
После коротких и точных указаний Премьер сказал, чтобы Караев прошел к Министру.
— Утрясите и с ним… Если хотите, я могу черкнуть записку ему. Она поможет избежать вам долгого с ним разговора, — предложил он и не задумываясь написал:
«Я дал согласие. Слово за тобой».
— Извольте, — протянул записку премьер…
… Министр спал чутко. Почувствовав на себе руку чужого человека, вслух, как ужаленный, крикнул:
— Что вам нужно?! Кто здесь?!
Хорошо поставленный командный голос, очевидно, донесся до надзирателя и тот поспешно подошел к дверному глазку.
— Что орешь? — грубо прохрипел он.
— Дурной сон приснился, — мотая головой из стороны в сторону, сказал министр.
— Давай ложись! — приказал надзиратель и пошел по коридору дальше.
Министр продолжал сидеть, придирчиво осматривая каждую пядь своей камеры. Караеву пришлось потратить на него полчаса. Он оказался не таким сообразительным, как премьер. А может, просто прикидывался. Наверное, ломал дурака, потому что после записки премьера, которую он обнюхивал с разных сторон, министр вдруг сразу все стал понимать и даже проявил осторожность.
— Нас могут видеть и слышать. Ты это знаешь? — он опасливо вперился в потолок.
— Не волнуйтесь. Вся система прослушки заблокирована, — успокоил Караев.
— Уведите меня прямо сейчас, — неожиданно предложил он.
— Нет, только вдвоем с премьером. Возможно, это будет завтра. Так что будьте готовы.
— Завтра так завтра, — обреченно вздохнул он…
…Все прошло как по нотам. Джилл, заблокировав наблюдающую аппаратуру, вышла на улицу, чтобы отдать свой контур Мике. Этим-то контуром Караев и вывел узников на волю…
Сначала Караев привел премьера. Прямо к дверям «вольво». Машина, которая отвечала его вкусам и которую он держал подальше от посторонних глаз в гараже у своего верного друга. Обняв премьера, Аждар заволок его в салон и, смеясь сквозь слезы, спросил:
— Это не вы снимались в кинофильме «Застава в горах?»
— Я… Я… В роли Буяна, — придушенным голосом ответил Премьер.
Пока Караев ходил за министром, Эльдар протянул премьеру открытку.
— Вам надо написать письмецо Фариду Якубовичу Зейналову. Благодарственное, конечно, — уточнил Азизов.
— Понял. Давайте!
Положив открытку на дипломат, премьер долго думал что написать и, наконец, выстроив в уме удовлетворявший его текст, произнес:
— Напишем так!
«Дорогой Фридик!
Спасибо за свободу. Я распоряжусь ею как надо. Придет время и мы рассчитаемся с тираном, вероломно обманувшим меня».
Президент знал почерк премьера. И, конечно, знал, кто кроется за именем «Фридик». Это обращение относилось однозначно к Зейналову. Так его между собой называли друзья.
…И про эту открытку он, Караев, забыл.
«Какая досада! Скорей бы пришел Ферти. Дело еще можно поправить», — сетуя, ерзал он.
С того момента, как он вернулся, прошло уже сорок пять минут. Караев стал нервничать. Что могло случиться?… И в этот самый момент из вестибюля, вальяжно покачиваясь, вышел Ферти. Довольный. Сияющий. Хмельной.
— Я уже стал беспокоиться, — угрюмо пробурчал Караев.
— О!.. Вы уже здесь?! Я и не думал… Ну тогда вперед, — бесшабашно скомандовал он самому себе.
И от встречного порыва ветра так же бесшабашно затрепетал водруженный на капоте американский вымпел.
Поведав вкратце о своей промашке, Караев сказал, что им вновь придется возвращаться сюда. Реакция Ферти показалась ему неожиданно легкомысленной.
— Не обязательно, Майкл! — отмахнулся он.
— То есть как не обязательно! — взорвался Караев.
— Не горячитесь, Майкл. Президент ее получит.
— Не понял?!
— И понимать нечего… Президент является на работу в одиннадцать, не так ли?
— Так, — подтверждает Караев, еще не понимая, куда клонит Ферти.
— А в половине одиннадцатого открытка будет покоиться в рабочем столе министра Фридика… Такое устроит вас?
— Лучшего и быть не может! — воскликнул Караев, по-дружески хлопнув Тома по плечу.
Не выдержав бессонной ночи, Эм уснул прямо в кресле.
— Будить? — спросил Том.
Караев только коснулся его плеча, и Эм тотчас же открыл глаза.
— Ну как? — выпалил он.
— Все о’кей, — успокоил его Караев и весело добавил:
— Теперь можно на боковую…
…НИЧЕГО КРОМЕ СТРАХА И НАДЕЖДЫ
(эпилог)
Сон унес его вихрем. Закрутил в себе, как в воронке. Бешено. Неистово. А потом, опалив всполохом странного жгучего пламени, выхватил и выбросил из этого сумасшедшего водоворота…
И увидел он себя на склоне горы, ловко прыгающего с камня на камень. Он знал, кто он. И всегда знал эту до боли знакомую скудную окрестность с редкой порослью олив и одиноких кряжистых дубов. И знал каждый камешек на этой едва заметной тропке, стремительно сбегающей в долину с горбатого склона, в пещере которого он жил сотни лет.
