Президент прекрасно понял Ревича и сокрушенно вздохнул:
— Мало, ах, мало у нас молодых и энергичных академиков, которым под силу создать крупный научный центр на голом месте. В принципе вы, конечно, правы, Геннадий Александрович. Но думаю, что первые же работы нового центра под руководством его директора дадут ему основания (и немалые!) на избрание действительным членом академии.
Ревич был умным человеком. Он быстро оценил ситуацию, поняв, что ему предлагают шанс, который может и не повториться в жизни.
— Я считаю предложение президиума за высокую честь для себя. Меня тревожит лишь один вопрос. На кого оставить институт во время отсутствия почтеннейшего Николая Алексеевича, чтобы достойно продолжать начатое им дело?
— Мы рассчитываем па ваш совет, Геннадий Александрович, а также на совет партийного руководства института, — и он посмотрел в сторону Нины Ивановны.
Озорная мысль сверкнула в мозгу Ревича и тотчас отразилась его золотой улыбкой:
— Хотя Нина Ивановна присутствует здесь как секретарь партийкой организации, я решусь заверить вас, что она лишь по недоразумению, принимая во внимание ее заслуги в деле научного обоснования имитации вкуса и запаха, до сих пор не удостоена заслуженных ею степени доктора наук и звания профессора. Не будь этого препятствия, я, не задумываясь, указал бы на нес, как на достойного заместителя Николая Алексеевича.
— Я знаю о многолетнем сотрудничестве Нины Ивановны с Николаем Алексеевичем, — сказал президент. — Мы в президиуме вспомнили об этом, когда обсуждали ваше выдвижение, Геннадий Александрович…
«Ах вот как!» — зло подумал Ревич и расплылся в улыбке.
— Насколько я понял вас, Геннадий Александрович, вы выдвигаете на пост и. о. директора института кандидата химических наук Окуневу?
— Да… — промямлил Ревич. — Но не раньше, я полагаю, чем будут оформлены заслуженные сю звания, о которых я говорил. Все–таки такой институт должен возглавляться формально признанным авторитетом. Словом, мне кажется целесообразным решиться на эти перестановки не раньше, чем пройдут выборы. Ведь Нина Ивановна человек выборный.
— Вы имеете в виду партийные выборы?
— Ну, вероятно, не только партийные, но и академические.
— Ну что ж, Геннадии Александрович, мы обсудим ваше предложение, но прежде надо спросить, как сама Нина Ивановна относится к этому? — заключил президент, обращаясь теперь к Окуневой.
Нина Ивановна, в продолжение всего разговора не проронившая ни слова, теперь гусю покраснела:
— Я все–таки занимаю партийный пост, пусть и незначительный…
— По партийной линии мы сумеем договориться, — заверил президент.
— Так как, Нина Иванович? Или страшновато? — дружелюбно спросил он.
— Конечно, страшусь, — призналась Нина Ивановна. — Но будет ли согласен Николай Алексеевич?
— Понимать ли это как ваше согласие в случае такой просьбы со стороны академика Анисимова? Кстати, он уже вне опасности.
«Ах вот как!» — пронеслось в мыслях Ревича.
— Я соглашусь выполнить любое партийное поручение, если такое будет, — выдохнула одним духом Нина Ивановна.
— Итак, прошу вас, Геннадий Александрович, обсудить с Ниной Ивановной вопрос о незамедлительной передаче дел в институте Анисимова. Что же касается Якутского научного центра, то жду вас в понедельник с утра, когда нас посетят по этому вопросу партийные руководители Якутии. Вам теперь придется работать с ними. Поймите, я верю в вас прежде всего как в незаурядного ученого.
Ревич поднялся. Нина Ивановна тоже встала, но президент снова усадил ее, любезно провожая Ревича до дверей кабинета.
В полярную полночь, в «ясный лунный день», когда в середине антарктической зимы полная луна всходила в дневные часы, академик Николай Алексеевич Анисимов женился на Аэлите.
На ледоколе отпраздновали это событие шумно. Гремело радио, лучи прожекторов отплясывали в небе так же, как участники экспедиции на палубе. Космонавт Федор Иванович запустил запасную раке гу торможения, которую не использовал в космосе. И она умчалась на огненном хвосте к звездам, на время став одной из них.
Аэлита светилась счастьем. Анисимов же, кроме юношеской радости, ощущал и безмерную благодарность к той, которая дважды самоотверженно прилетала к нему, чтобы спасти его, и теперь стала его женой.
Оставаясь наедине, они любили вспоминать все то, что сблизило их.
— Ты помнишь мои стихи о памяти сердца? — как–то спросил Николай Алексеевич.
— Из–за которых я плакала, когда ты ушел? — И она прочитала:
Грустный мир воспоминаний.
Все они, как в море камни,
Зыбкой тенью в глубине
Лежат во мне,
На самом дне…
и они кончались:
Но ты со мной, всегда со мной.
— Теперь ты всегда со мной.
Аэлита была счастлива с Николаем Алексеевичем и совсем не ощущала возрастной преграды, которая так пугала Анисимова.
Однажды она сказала:
— А помнишь утро после кашей встречи в горах? Я нашла тебя и… свой портрет, сделанный из снега.
— Еще бы! — рассмеялся Анисимов.
— У тебя это не просто хобби! Ты мог б и обогатить искусство.
— Если бы отдал этому жизнь. Мало одной жизни человеку. Вот ты и дала мне новую.
— А ты сделаешь еще одну скульптуру?
— Здесь? — удивился Николай Алексеевич.
— Надо же отвлечься. Доктор Танага советовал.
— Опять из снега?
— Можно и изо льда, — рассмеялась Аэлита. — Даже лучше!
— Изо льда? — Академик сразу стал серьезным. — Как ты сказала? Изо льда?
И он стал совершать по предписанию врача обязательные прогулки к ближнему, вмерзшему в лед бухты айсбергу. Там академик задерживался часа на два, потом возвращался на ледокол — и закипало все вокруг. Развернулась подготовка к началу главных работ по протаиванию Большого Грота.
Но только Аэлита знала, чем он занимается во время отдыха.
Однажды доктор Танага пригласил ее к себе в лазарет.
— Аэри–тян, извините. Я должен называть вас госпожа Анисимова?
— Пусть останется Аэри–тян, как там… в госпитале.
— Аэри–тян, извините. Я очень обеспокоен. На корабле ползут скверные слухи. Бывший бизнесмен Мигуэль Мурильо убеждает людей, что в результате травмы головы у командора опухоль мозга и он теряет рассудок.
— Опухоль мозга? — испугалась Аэлита.
— У них нет рентгеновских снимков, как у меня, — усмехнулся Танага. — Они судят только по тому, что видят. А наблюдают они, как почитаемый ученый, забравшись на айсберг, при свете луны бьет киркой по ледяной горе, словно хочет уничтожить ее.
