— Кристаллы! — воскликнула Тамара. — Гармония кристаллов! Я уже вижу контуры необычных зданий.
— Вот этого я и хотел, — заключил академик. — Вам, как никому другому, дано увидеть причудливый узор кристаллов, созданных непревзойденным художником — самой природой, Нам предстоит бережно откопать их на дне нашего ледяного Грота. И эти откопанные ледяные кубы, призмы и тетраэдры мы превратим в дома и дворцы. Впрочем, — поднял он руку, — все не так просто. Надо помнить, что лед коварен. Он обладает двумя неприятными свойствами: возгонкой, то есть превращением в газы при любой низкой температуре, и текучестью. Поэтому и наши столбы–статуи, наши ледяные колонны, и свод, во–первых, должны быть изолированы покрытием от окружающего воздуха, чтобы исключить возгонку льда и его разрушение с поверхности, во–вторых, защищены не только покрытием, но и теплоизоляционными панелями, которые сохранят нам лед. Чтобы победить текучесть льда, нашим инженером Толстовцевым найден способ превращения льда в подлинный камень. Из этого нового камня и будет сооружен подледный град Китеж. Все встали.
— Я не решаюсь расцеловать Николая Алексеевича, — сказала Тамара. — Я расцелую тебя, Аэлита.
И, обняв подругу, она шепнула ей на ухо:
— Вот теперь я поняла, кого ты любишь.
Часть третья
ТРЕВОГИ ЛЕДЯНОГО ГРОТА
Делай великое, не обещая великого.
Пифагор
Журналист Генри Смит сам себе не верил: палуба под его ногами совершенно не качалась, будто не бесновался вокруг океан и будто штормовой ветер только что там, наверху, на боковом крыле капитанского мостика, не валил его с ног, не захлестывал, не душил… Вот так же, не ощущая шторма, надо умудриться Генри Смиту пройти через бушующий страстями жизненный океан, чтобы преуспеть и стать достойным отца, национального героя, сложившего голову в джунглях Вьетнама. Враги обвинили его в истреблении жителей какой–то вонючей деревеньки, но сам президент вступился за него, и Генри Смит, служа национальным интересам, может гордиться им и преуспеть. Пришлось стать и журналистом и даже актером, выполняя для окружающих роль простоватого, чуть нагловатого американца, который, конечно же, рубаха–парень! Потому Генри Смит и сопровождал сейчас как представитель прессы Особую комиссию ООН, уполномоченную решить судьбу Города–лаборатории в Антарктиде, чья деятельность, по мнению ряда стран, «стала угрожать экономическому и политическому равновесию в мире». Из пяти членов комиссии двоих, включая председателя, Генри Смит знал еще по Риму. Теперь предстояло найти их на «Иване Ефремове»,
Это был самый удивительный корабль, когда–либо виденный Генри Смитом, корабль, которому любая буря нипочем. На этом диковинном корабле палубы казались жутко неподвижными, как скалы острова или набережные возникшего среди океана порта.
Корабль не качало потому, что корпус его не соприкасался с водой, он находился над волнами, легко прокатывавшимися под его днищем.
Сооружение это, опираясь на уходящие под воду мачты и мчась над волнами, не ощущало морского волнения, как не ощущают его подводные лодки в глубине.
Смит стал планомерно обходить роскошные салоны корабля, чтобы отыскать своих давних знакомых из Особой комиссии ООН. Не мешало им шепнуть кое–что насчет судьбы горе–Города–лаборатории.
Генри Смит начал с бара «Тени минувшего». Собственно, так назывался один из рассказов Ефремова. Смит же воспринял это как намек на то, что спиртные напитки в Городе–лаборатории для всех плывущих туда на работу как раз и будут тенями минувшею, ибо там введен сухой закон, «попирающий права людей, желающих выпить». «Такая фраза, пожалуй, понравится редактору», — подумал Смит.
Взгромоздившись на высокий табурет и заказав себе двойную порцию виски с содовой, он попытался заговорить с двумя хихикающими девицами. Они посасывали через соломинки кока–колу и косились на него.
К сожалению, девицы говорили между собой на тарабарском наречии, в котором лишь отдельные слова вызывали знакомые ассоциации с аптекой, клиникой или ботаникой. Смит понял, что бедняги болтают по–латыни! Ведь все направляющиеся в Город–лабораторию за пару месяцев до отъезда должны были изучить этот мертвый язык модным «методом погружения». Надо же выбрать язык цезарей как международный вместо английского или в крайнем случае французского!
Поистине нельзя ученых допускать ни к какому руководству! Но подлинная беда не в этой возрожденной латыни, а в том вреде для мировых рынков, который наносит дальнейшее существование Города–лаборатории.
— Не говорит ли господин по–русски? — спросила рыженькая.
Генри Смит обрадовался. Недаром он изучал этот трудный язык. Девушки могли кое–как объясняться на нем.
Одна из них отправилась из Индонезии, другая — из Израиля.
— Ну как, красавицы? — подмигнул Смит, привычно вступая в свою роль. — Что дома не сиделось? Или безработица всех ухажеров… как это сказать? — проглотила, съела, слизнула?
Девушки фыркнули в свои бокалы.
— Не только это, господин, — сказала рыженькая израильтянка. — В Городе Надежды есть надежда…
— Какая надежда?
— Бомбы не будут взрывать, война не грозит у самого порога дома.
— Если война будет в мире, то и Городу Надежды придется несладко, — опять подмигнул Смит.
— Не будет войны во всем мире, — вспыхнула черноволосая бронзовокожая индонезийка. — Несладко не будет! Не будет!..
— Ого! — заметил Смит, сползая с табурета.
Охота продолжать разговор на тему о будущем, и наверняка коммунистическом, у него отпала.
Он стоя допил свое виски и с испорченным настроением перешел в гостиную, оформленную в древнем эллинском стиле — мрамор, античные статуи, фрески — и носившую название «Таис Афинская».
На памятной доске Смит прочитал, что роман Ефремова с таким названием повествует о блистательной гречанке, которая прошла с Александром Македонским его победный путь, стала египетской царицей и жрицей тайного храма, а потом по доброй воле отправилась в древний город–коммуну Уранополис, где создавались устои будущего человечества.
Генри Смит поморщился. Коммунистическая пропаганда!
«Уж не смахивает ли Город Надежды на современный Уранополис? — ожгла Генри Смита мысль. — Надо взглянуть на дело и с этой стороны».
— Хэлло, джентльмены! — воскликнул Генри Смит, бесцеремонно присаживаясь к столу, за которым расположились его знакомые: профессор Смайльс и профессор Мирер.
