— И рост всего метр семьдесят восемь…
— Ну, не метр девяносто, и то хорошо. У вас это серьезно? — спросил, не меняя интонации.
— А у нас? — спросила она.
— Мы с Гретой разные люди, что бы ты об этом не думала, — покачал он головой. — И дело не в том, что я мужчина, а она женщина.
— Я знаю, — кивнула Дарья, — но мне это не мешает, а тебе?
— Не знаю, — он встал из кресла и жестом пригласил Дарью к выходу. — Не успел обдумать, меня же здесь не было.
— Совсем? — вопрос напрашивался, так почему бы не спросить?
— Совсем, — открыл он перед ней дверь. — Когда я ухожу, я ухожу. Карл, кстати, тоже.
— А Грета, значит, нет?
— Не всегда, — усмехнулся Марк, пропуская ее вперед. — Не сразу. Где-то так.
— Сложно у вас все, — вздохнула Дарья. Искренно вздохнула, прочувствовав вдруг то, что уже много дней обкатывала в своем холодноватом уме математика и инженера.
— Да, не просто, — согласился Марк. — Но мы есть только то, что мы есть. Быть кем-то другим просто невозможно. Я должен подумать, и если ты не передумаешь, мы вернемся к этому разговору позже.
— Как скажешь, — Дарья, как ни странно, поняла, о чем он говорит, и не нашла, на что обидеться. Правда, ничего кроме правды.
— У нас минут десять в запасе, не хочешь рассказать, о чем говорила с тобой Лучезарная?
— Не хочу, и не обижайся! — подняла руку Дарья. — Это между нами двоими, Лучезарной и мной. Очень личное. Так что, если и расскажу, то не теперь. Понимаешь?
— Понимаю и принимаю, — кивнул он, — но попытаться то можно было?
— Ни в чем себе не отказывай! — улыбнулась Дарья, двери лифта открылись, и они вышли к Хрустальному мосту. Впрочем, Лучезарная со свитой и Егор Кузьмич с двумя огромными андроидами, выполненными в стиле а-ля Голем, были уже на месте.
— А вот и княгиня! — радушно улыбнулся Главный Кормчий. — Рад вас видеть, Дарья Дмитриевна! И вас, Марк, тоже. Он у нас не частый гость, — обернулся к Лучезарной. — Не знали?
— Какой вам прок в том, что я знаю, а что нет? — фарфоровая маска обратилась к Дарье, пустые глазницы волшебницы «смотрели» прямо на нее.
«Пытаешься прочесть? — Дарья была почти уверена, что понимает, что происходит, и может себя от этого защитить. — И не надейся!»
Ты меняешься быстрее, чем я думала. — Это не было произнесено вслух, но Дарья услышала «молчаливую речь».
Ничто не вечно под луной. — Сентенция так себе, если честно. Уж больно заезжена, но Дарья думала не о том, что именно «говорит», а том, как это сделать.
Неплохо! — маска по-прежнему пыталась заглянуть в душу, и Дарья физически ощущала мощное давление Лучезарной. — Ты быстро учишься, девочка! Очень быстро…
Давление ослабло и быстро сошло на нет.
Не вижу даже тени благодарности… — У «молчаливой речи», как неожиданно обнаружила Дарья, имелся один, но существенный недостаток. В ней не существовало интонации. И пунктуации, заменяющей на письме музыку живой речи, не было тоже. Только прямые смыслы. Только черное и белое. Но у людей так не бывает. И сейчас Дарья недоумевала, что имела в виду Лучезарная? Это она так сердится, или сарказм выражает?
Я девушка приличная, — попыталась она объясниться. — Я не шлюха, что бы вы об этом не думали.
Из благодарности дают не только шлюхи. — А это что? Усмешка? Намек? Прямое требование?
Отсутствие дополнительных смыслов, привносимых в речь интонацией, нюансов, оттенков, тонких различий — все это раздражало неимоверно и мешало мыслить трезво, вызвав мгновенный приступ ярости.
Служить бы рад, прислуживаться тошно! — вспомнила Дарья классику, и сразу же подумала, что, возможно, именно этого Лучезарная и добивалась. Однако, как ни странно, Грибоедов помог: Лучезарная окончательно оставила Дарью в покое и повернулась к Егору Кузьмичу:
— Что ж, Кормчий, давайте, показывайте, где станете размещать пассажиров!
* * *
Разместить деток решили в Нижнем городе, и не случайно. Неизвестный заказчик передал через посредников несколько ультимативных требований, подкрепленных, впрочем, не только «щедрой оплатой по бартеру» — редкими мехами и ювелирными камнями, лекарствами и сложным оборудованием, — но и особым вознаграждением в качестве бонуса за «дружескую» услугу — монополярными гравитонными эмиттерами. Наниматель желал, чтобы дети «спали» не более двадцати часов кряду, — притом, что «плавание» могло затянуться на срок от десяти до восемнадцати стандартных, то есть двадцатичетырехчасовых суток, — а все остальное время, проведенное на борту «Лорелеи», они должны запомнить, как «каникулы в волшебной стране». Использовать наркотики, однако, не рекомендовалось, за исключением, разве что, «квенча» — легкого природного транквилизатора, снимающего страхи, в том числе и детские, и улучшающего настроение, одновременно понижая порог внушаемости. Ну, а «сказку» такого масштаба, да еще и безопасную сказку, легче всего было организовать как раз в Нижнем городе. Там и условия подходящие, да и местные жители, как бы это выразиться помягче, гораздо лучше понимали, что к чему, когда речь шла не «вообще и в частностях», а о детях.
В Нижнем городе жили «приблудные» — человекообразные существа с двух десятков гуманоидных миров, разбросанных на бескрайних просторах пространства и времени. Попавшие на борт Ковчега волею случая, все эти люди — на «Лорелее» их всех принято было считать людьми, — оставались на вольном торговце исключительно по доброй воле, и свободны были покинуть борт тогда и там, где и когда сочтут нужным. Они, однако, не являлись полноправными компаньонами «товарищества „Лорелея“», и поэтому не были допущены к некоторым особо охраняемым секретам корабля и не имели полной свободы передвижения, как «на борту», так и «за бортом». «Приблудные» жили большей частью в так называемом Нижнем городе, пользуясь невероятным изобилием и роскошью, предоставляемыми им сверхвысокими технологиями Ковчега, и служили компаньонам в качестве «младших членов экипажа», работников — там, где приятнее было встретить живого человека, а не робота, — любовников и любовниц, помощников при разнообразных надобностях и «прислуги за все».
Узнав о существовании Нижнего города и обратив внимание на живых слуг и служанок, поваров и лакеев, наполнявших «жизнью» Марков кром, Дарья сразу же вспомнила рассуждения философа Платона об идеальном государстве.
— Коммунизм, — сказала она Феликсу, наблюдая за тем, как две служанки накрывают на стол, — это когда «самый последний землепашец имеет не менее трех рабов…»
