Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия

Когда они оба истощили себя до отказа и лежали в томной неге на директорском диване, накапливая в себе силы для новых любовных подвигов, Штайн признался ей:

– У меня никогда такого не было.

Женщина благодарно прижалась к нему своим гибким, эластичным телом и тихо прошептала на ухо:

– У меня тоже.

– Я думал, что мы весь отряд разбудим. Так ты кричала.

– Правда? – удивилась она. – А я не помню. Я улетела. Мне так было хорошо.

Она лениво, по-кошачьи выгнула спинку и потянулась. Да так эффектно, что любовник вновь почувствовал прилив желания. Он прикоснулся губами к ее ушку и стал нежно обследовать языком эту часть ее тела. Она вжала голову в плечи и мягко, ненавязчиво отстранила его.

– Могу я попросить тебя об одном одолжении? – прошептала она.

– О чем угодно, моя королева, – прорычал в ответ мужчина, пытаясь ухватить ртом ее ушко.

Продолжая удерживать рукой его мощную шею, Гульнара ласково проворковала:

– Пожалуйста, возьми меня с собой на задание.

Всю истому, всю негу с него как ветром сдуло.

– Ты что? Ты в своем уме? Ты понимаешь, о чем ты просишь? Нет! Нет! И еще раз нет! – поспешил категорически отвергнуть ее предложение партизан.

Он вскочил с дивана и принялся судорожно искать в темноте свою гимнастерку, в кармане которой лежала пачка «Беломора».

Гуля села на диван, поджала коленки к подбородку и смотрела, как он голый мечется по комнате в поисках своей одежды.

– Посмотри под столом. По-моему ты туда рубашку бросил, – посоветовала она Дмитрию.

И оказалась права. Когда он закурил папиросу, она попросила его прикурить и для нее.

Сделав несколько затяжек, она заговорила:

– У нас с тобой никогда ничего не произошло бы, если бы ты не признался, что не вернешься с задания. Да, правда, я была самой похотливой, самой развратной сукой в борделе у Геббельса. У меня было столько мужиков, что и счесть трудно. Но я им всегда вела счет. Как снайпер, делающий насечки на прикладе винтовки после каждого удачного выстрела. За три месяца я обслужила сорок клиентов. Ты у меня сорок первый.

– Мне это совсем не интересно знать, – огрызнулся Штайн.

Ему были неприятны ее слова.

– Нет, ты дослушай до конца мою историю. Прошлым летом я закончила языковой колледж под Нью-Йорком и собиралась поступать в Йельский университет на специальность «бизнес и финансы». Но пришло письмо из России. Соседка написала, что вся моя семья: мама, папа, два младших брата и сестренка – расстреляна дома так называемым отрядом зачистки микрорайона. Мой папа работал главным инженером в «Трансгазе», а мама учительницей в школе, братья и сестра учились в гимназии – в пятом, восьмом и десятом классах. Папа всегда хорошо зарабатывал, мог даже меня отправить учиться в Америку. Кто-то ему позавидовал, донес на него, и ретивые коммунары постарались поскорее избавиться от буржуазного семейства. Не было никакого суда и следствия. Просто пришли домой под утро и расстреляли всех из автоматов. Детей – прямо в кроватях. Это мне соседка потом рассказала. Я неделю рыдала, не могла успокоиться. Хотела наложить на себя руки. А потом решила вначале отомстить. У нас в колледже учился один странный парень – негр. Он был родом из Эфиопии, но уже имел американское гражданство. У него врачи обнаружили СПИД. Причем какую-то необыкновенно активную его разновидность, убивающую человека в срок от двух до десяти месяцев. Неминуемо. Независимо от того, сразу он заболевает или становится вначале просто носителем ВИЧ-инфекции. Причем выявляется этот вирус непросто. Обыкновенный тест его никогда не распознает, надо делать довольно-таки дорогостоящее исследование. Я как узнала об этой заразе, сразу же поняла, какой будет месть. Набилась в подружки к эфиопу. Это было очень трудно сделать. Он вел очень замкнутый образ жизни и сторонился любых контактов. Мне пришлось рассказать ему всю правду о себе. И он меня понял. Мы прожили с ним чуть больше месяца. Его парализовало, и он умер у меня на руках. Но я унаследовала от него смертельный вирус. Бог внял моим молитвам, и я не заболела сразу, а стала вначале вирусоносительницей. У меня в запасе было меньше года. Я вернулась в Россию. И мне вновь повезло. Меня арестовали как американскую шпионку и поместили в лагерь, где меня и присмотрел для своей потешной роты товарищ Веселый.

– И сколько тебе еще осталось? – сухо спросил девушку Дмитрий.

– В лучшем случае полгода, – обыденным тоном ответила она, как будто бы речь шла о времени отпуска или еще о чем-нибудь малозначительном. – Но я столько не протяну. Я уже падала однажды в обморок. А после этого долго не живут.

– Я тоже потерял всю свою семью, – признался Штайн. – Один ублюдок выстрелил из гранатомета по машине моей жены, когда она везла детей из школы. Так что мне терять тоже больше нечего.

– Так ты возьмешь меня с собой? – спросила напрямик Гульнара.

– Глупая девочка, ты еще не понимаешь, что два месяца и два дня – это ужасно большая разница. Каждый день жизни – это бесценный дар, полученный нами от Бога. Это мы, глупые, непонятным образом уверовавшие в собственное бессмертие, не ценим то, что имеем. Я не могу взять на себя право лишить тебя шестидесяти дней твоей бесценной жизни.

– Тогда я повешусь прямо здесь на твоих глазах, – отрезала девушка. – Ты этого хочешь?

– Я просто не позволю тебе этого сделать, – спокойно ответил ей мужчина.

Гуля сменила тактику, она снова превратилась в послушную, ласковую кошечку. Подкравшись сзади к своей жертве, она провела своими коготками по его спине и промурлыкала:

– Так нечестно, Димочка. Я как порядочная сволочь щедро поделилась с тобой своей смертью, а ты, жмот, разыгрываешь из себя благородного рыцаря и свою зажиливаешь.

И не дав ему открыть рта, она впилась в него своими страстными горячими губами.

Костины родители попросили Ольгу, когда она стала убирать со стола остатки новогоднего пиршества, чтобы подавать десерт, кофе и чай, оставить тарелочку с колбаской и едва начатую бутылку водки. Они уже перешли дозволенную приличиями грань опьянения и сейчас просто тупо напивались вдвоем.

Юрий Иванович водку не пил, а сидел в кресле, будто бы смотрел телевизор, и потягивал свой любимый коктейль из кока-колы и кубинского рома. Смит делал вид, что увлечен чтением журналов о российской действительности. После отъезда Татьяны и Кости в больницу они так и вели себя все время, как актеры в театре абсурда. На вид, вроде бы, все было чинно и благопристойно. Но на самом деле каждый безбожно фальшивил и врал самому себе. Даже Ольга, которая в перерывах между подачей блюд и уборкой грязной посуды со стола умудрялась заскочить в свою комнату и наспех отдаться новому неутомимому любовнику, чувствовала себя не в своей тарелке. Кости не было, никто ее не ревновал, и от этого ее похождения сразу стали какими-то пресными, лишенными изюминки. Усатый водитель тоже уже порядком пресытился любовными утехами, но по-прежнему продолжал изображать страсть. Неудобно же опростоволоситься перед женщиной.