Александр Казанцев - Ступени Нострадамуса

Катер пришвартовался к горящему дому. Стоящих на палубе обдавало жаром и дымом.

К удивлению всех спасенных, двое из них, бородатых, смело влезли в окно пылающего дома, а два обожженных человека перебрались вместо них на катер. Весна Закатова и Надя стали оказывать спасенным первую помощь.

Катер отошел, а сошедшие с него гости адмирала скрылись в клубах дыма. И никто на катере не заметил, как они, тесно прижавшись друг к другу, растворились в воздухе, переходя в другое измерение.

Люди на палубе оглядывались. Гигантский факел пылал над водой. Катер шел между домов, где его уже не просили о помощи, видя, как он перегружен. Адмирал через рупор подбадривал их.

Впереди над гладью вод поднималась золотая адмиралтейская игла, а самого здания адмиралтейства видно не было.

Уклоняясь от густо идущего потока утопленников, пришлось повернуть к Медному всаднику. И Николай сделал с него снимок оказавшейся на катере фотокамерой.

Эта фотография затонувшего памятника хранилась в отделе древностей исторического музея неомира, где и произошли эти события.

Если бы на катере был Наза Вец, он узнал бы фотографию утонувшего памятника.

— Ваше генеральство! Платон Никандрович, проснитесь! — тормошили спящего председателя военного трибунала его коллеги–генералы. — Подписывать приговор пора.

Муромцев с трудом открыл глаза, с усилием сел:

— Давайте сюда ваши приговоры.

— Платон Никандрович, — спросил Никитин. — Что это с мантией вашей? Жеваная она. Вы словно купались в ней во сне.

— Во сне, говоришь? — искоса посмотрел на него председатель.

— Возьмите мою мантию. Махнем! Мне куда ни шло, а вам по всей форме надо.

— Конечно, по всей форме, — подтвердил Муромцев. — Так где перо? — спросил он, хотя держал его в руке.

Генерал Муромцев жил со своим сыном Ильей, видным физиком. Жена Ильи оставила его, не пожелав делить мужа с наукой, которой тот отдавал все свое время. И он переехал к отцу.

Илья открыл на звонок входную дверь. Платон Никандрович, измученный, понурый, не смог даже достать своего ключа.

Вторично пришлось ему выносить приговор при требовании прокурора смертной казни через аннигиляцию. Первый раз Муромцев избежал этого, полностью оправдав президента Ильина, признав, что его забота об экологии Земли в грядущее не может считаться преступлением. Но сегодня бывший член незаконной генерал–директории был уличен в продаже антивещества для аннигиляции, открытой сыном Муромцева Ильей. И Муромцев вынужден был как председатель трибунала согласиться с требованием других судей и прокурора подписать смертный приговор преступнику, которому удалось передать только антивещество, а не способ его получения, полностью известный лишь Илье Муромцеву. И казнь совершилась в зале суда. Обвиняемый, тщетно моливший о пощаде, находясь в клетке, мгновенно исчез вместе со стулом, на котором сидел, превратившись в пустоту. Это сопровождалось щелчком воздуха, заполнившим ее, и жаркой волной выделившейся энергии, пахнувшей на судей, как из печи.

Никогда отец не расспрашивал сына, как тому удалось решить проблему аннигиляции, понимая особую секретность открытия. Но оба они одинаково негодовали, что полученное в лаборатории антивещество попало в руки военным и даже военному трибуналу.

— Они сделали меня участником этого варварства! — гневно сказал генерал. В бессилии он прилег на диван и, не раздеваясь, забылся в полусне.

И как было уже однажды, не размыкая век, он ощутил, что воздух сгущается перед ним и там возникает знакомая фигура старца Наза Веца, с седой бородой и в длинном до пят серебристом одеянии.

— Хочу увидеть вместе с вами, — произнес он, — тот мир, где мудрости не вняли, всемирный допустив потоп.

Муромцев покорно поднялся, подошел, и старик, обняв его, перешел с ним в другое измерение.

Они оказались в живописном городе, где вдоль каналов выстроились плотно один к другому трех-, четырехэтажные дома с острыми крышами. Через канал был переброшен мост.

— В Венеции меньше мостов, — заметил Наза Вец. — На месте прежнего трактир! Стоит шикарный ресторан. Названье сохранилось «Дамба».

Они вошли в нарядный зал, и к ним навстречу бросился щеголевато одетый в смокинг с галстуком бабочкой метрдотель, воскликнув:

— Как принимать нам здесь того, чей портрет уже триста лет украшает наше заведение?!

— Мин херц, мне только сотня лет, — по–голландски ответил старец.

— Тогда взгляните сами! Вы словно в зеркало посмотритесь.

— Муромцев сравнил изображение со своим спутником и мысленно, к собственному удивлению, должен был согласиться с голландцем.

— Прошу сюда, сюда. Почетнейшее место для гостей, — суетился распорядитель. — Я вам от души советую посмотреть в музее картину ученика самого Рембрандта ван Рейна «Моисей несет ковчег с заповедями Господними» — и вы снова увидите там себя. А у нас на стене — этюд к этой картине!

— Нам, иностранцам, любопытно, — отозвался Наза Вец.

Усаживая гостей за столик, щеголь занимал их разговором:

— Вам, иностранцам, должен рассказать о легенде, которой мы гордимся. Портрет этот принадлежит не кисти великого мастера, а лишь его подмастерью. Он по памяти рисовал натурщика, которого не смог привести к мастеру из–за вмешательства царя Московского, что плотничал у нас на верфи. Его величество пожелали здесь с ним пировать.

— Завидна память подмастерья, как примечателен и царь.

— Истинно так, дорогой гость наш! Что изволите откушать?

— Не знаю, как нам расплатиться. Наши гульдены стары, — и старец высыпал на стол несколько потускневших монет.

— Мой Бог! — воскликнул метрдотель. — Это же целое состояние! Я не могу его принять. Здесь нужен нумизмат. И, к счастью, он здесь у нас. Став подрядчиком переустройства старых дамб, он наш частый посетитель. Считает, что название наше «Дамба» принесет ему удачу.

И разбитной распорядитель подвел к столику гостей важного голландца со шкиперской бородкой и изрядным животом.

— Вот не угодно ли, мин херц, взглянуть на эти гульдены чеканки семнадцатого века!

— Ну что ж, — пренебрежительно сказал толстяк, — пожалуй, я возьму парочку монет для коллекции, если господа не заломят цену.