Весна Закатова стояла, опершись о реллинги катера, любуясь берегами со строениями строгой красоты, а генерал Муромцев любовался ею.
«Неужели я видел, какой она станет почти через полвека? — задавал он сам себе вопрос. Не могла же она мне присниться! А гульден? Откуда взялся он? Иль я забыл, как приберег его, решив заняться нумизматикой? А было ли такое желание? Не рано ли терять память в его годы?»
Ожившая античная статуя в современном платье влекла к себе генерала, который изо всех сил сдерживал себя. Внутренний голос убеждал его, что она ему в дочери годится. И он вычислял, вспоминая «привидевшееся ему во сне или при путешествии в параллельный мир». Она читала стихи о своей первой любви, когда ей было шестнадцать лет, а она безумно влюбилась во Владя Ильина, нынешнего президента. Муромцев — ему ровесник. Она же — ровесница третьему тысячелетью. Ей лет двадцать шесть, а ему все пятьдесят два! Но ведь бывают же такие браки, бывают! И если правда то, что видел он, то в день столетья Ильина, а также и его, ей было лет семьдесят пять, хотя выглядела она много моложе. Если его двойник–предшественник, тоже Муромцев и генерал, был женат на ней, то был уже столетним стариком, и она не могла не узнать своего «мужа», представшего перед нею на пятьдесят лет моложе, каким он явился в сопровождении старца из параллельного мира. Она не узнала его, значит, не была за ним замужем! И ему не на что надеяться и следует свой пыл второй молодости притушить и не приближаться к привлекательной поэтессе.
Однако вопреки принятому разумному решению он подошел к Весне Закатовой и не нашел ничего лучшего, как процитировать Пушкина:
— «Люблю тебя, Петра творенье…»
Она обернулась и с улыбкой, в свою очередь, произнесла:
— «Невы державное теченье, Береговой ее гранит!..» Смотрите, смотрите! — перегнувшись через реллинги, стремясь к открывшейся красоте, продолжала: — «…по оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен…» Вы любите стихи?
— Не только Пушкина.
— Вот как? И что–нибудь помните? И чье? Есенина, Блока. Ахматовой? — заинтересовалась поэтесса.
— Например, ваше.
— Тогда прочтите. Любопытно, что вы читали?
— «Ты не помнишь, ничего не помнишь?»
— Как, как? — удивилась поэтесса. — У меня нет таких стихов.
— Ну как нет! На музыку Скрябина, его пятую прелюдию одиннадцатого сочинения.
— Скрябина? Я очень его люблю. Вернемся, непременно сразу сыграю эту прелюдию. И стихи напишу. Первую строчку вы подсказали.
И только теперь Муромцев спохватился, что стихи эти он слышал в параллельном мире (или во сне!) и сочинит их, а потом прочитает на крыше во время наводнения Весна Закатова через полвека! Он смутился, но решил выйти из положения.
— Может быть, я спутал. Я хотел напомнить вам ваши стихи о первой любви.
— И тоже, скажете, на музыку? — лукаво спросила Закатова.
— Да, на прелюдию Шопена, кажется. Восьмую.
— Ну, ну! Даже интересно.
Муромцев посмотрел на смеющиеся глаза Весны и теперь, словно на что–то надеясь, прочитал как бы от самого себя:
— Нет рек без берега,
Нет жара без огня,
Без корня дерева
И без тебя меня!
— Откуда вы это знаете? Это из первых моих стихов. Я боялась их даже в свои сборники включать.
— Так они же на музыку, и их пели. Вот я и запомнил, когда это совпадало с моими чувствами.
— Вот за это спасибо! Если мои полудетские чувства могли вызвать такое отношение столь былинного мужчины, я счастлива!
— Хочется вам позавидовать.
— Скоро мы пройдем старую дамбу и выйдем в открытое море. В нем поднимается уровень. Ведь не сразу покончат с этим «парниковым эффектом», если даже и будут строить волновые станции и наращивать дамбы, как в Голландии. Я с интересом и горечью смотрела.
— Как смотрели? — удивился Муромцев. — И видели, как там засыпают землей статую рыбачки, смотрящей в море?
— И вы тоже видели?
— Я–то видел. Но как вы могли видеть?
— Как и вы, на видеоэкране.
— Ах, да! — обрадовался Муромцев. — Может быть, и он по видео это видел, а потом во сне добавил невесть что. Вот, правда, этот старинный гульден!..
— Мне было очень горько.
— Горько? Почему?
— Я пару лет назад была в Голландии и простояла у этой рыбачки несколько часов. Смотрела, как и она, в далекое море. И, как и она, кого–то ждала.
— Ждали? Кого?
— Нет, не я. Я просто думала о ней, о ее чувствах. И написала балладу. Хотите, прочту. Вот видна старая питерская дамба. Представьте себе, что на ней стоит молодая женщина и смотрит, смотрит. И ощущает, что превращается в камень.
— Прочтите, пожалуйста.
— Это тоже пели и даже с оркестром. Я сама написала музыку к этой балладе.
— Не перестаю вами восхищаться!
— Ну что вы! Я просто закончила музыкальную школу, прежде чем начать писать стихи. И поэзия у меня вырастает из музыки. И наоборот.
— И что же вы почувствовали, глядя на море, как и каменная рыбачка? — Весна Закатова, задумчиво глядя в морскую даль, раскинувшуюся за старой дамбой, мягким грустным голосом начала тихо читать, словно для одного только Муромцева, как тому показалось:
— С ревом бьется о скалы
В пенных взрывах прибой.
Камнем горестным стала
Рыбачка с болью немой.
Парус свой домотканый
Все ищет, ищет в море.
«Где же ты, мой желанный,
Где же ты, мое горе?!
Помнишь, как вместе
Шли с тобою.
Была невестой.
Стала родною.
На мысе крайнем
Ждали мы сына…
Вспомнишь, и камнем
Сердце стынет!
В волнах лютая воля.
Страшно в бурю с грозой.
Нас рыбацкая доля
Разлучила с тобой…
Сын на дне океана,
Муж ушел снова в море.
Где же ты, мой желанный!
Где же ты, мое горе?!
Не удивляйтесь меняющейся ритмике и некоторой свободе строк. Это обусловлено музыкой, которую стихи отражают. Женское горе…
— И этот символ женского горя бездумно засыпают землей, — возмущенно сказал Муромцев.
— Вы знаете, Платон Никандрович, я плакала перед видеоэкраном, смотря на это варварство.
— Это так и просится на музыку. И для этой баллады о рыбачке вы сами написали партитуру?
— О, нет! Я только исполняла на синтезаторе, имитирующем все инструменты. А один мой поклонник, видный музыкант, написал партитуру.
— Поклонник? — не сдержался Муромцев. — И много их у вас?
— Почему это вас интересует?
— Хочу знать, с кем вместе стою в одном ряду. С первого взгляда…
Весна Закатова расхохоталась:
— Вы шутник, генерал!
