Кончилось тем, что мы выпили еще три раза подряд, и на какое-то время я отключился полностью. Сказались трудности осмысления моего нового положения. А когда пришел в себя, обнаружил, что Куропаткин и мой тесть сцепились в яростной схватке:
– …А я тебе говорю, что команда "шашки вон!" подавалась только в казачих войсках, – вдалбливал Васе Валерий Алексеевич.
– Па-ардон! – отбивался Василий. – А в регулярной кавалерии? А гусары? А драгуны?!
– Ничего подобного! "Шашки наго-ло!"… То есть, тфу!, какие шашки!..
– Дамки, – подсказал Вася. – У гусаров – "дамки наго-ло!"
– Я тебе дам дамки! Шпаги! Палаши! Никаких шашек у гусар не было.
– Наверное, сабли? – попыталась вставить Валентина, и сделала круглые глаза.
– А ты не встревай!..
– Кстати об алебардах, – заступился я. – Помнится, у казаков были пики. И что, по-вашему, "пики вон!".
– Что? – Сюняев вытаращил глаза. – Какие пики? Ну, да, были пики!.. А куда их там надо?.. Пики наперевес… Нет! Да причем тут пики!..
– Пики – к бою, шашки – вон, – тоном знатока утвердил Куропаткин. – Рысью – ма-арш!
– Правильно! Это самое я и говорю.
– Тогда предлагаю выпить за славу русского оружия, – предложил я.
– Так ведь мы уже выпили! – запротестовал Валерий Алексеевич. – Сколько можно за одно и то же.
– Тем более, что у меня в роду были шведы, – сказал Вася.
– Это которым грозили отсель? – уточнил Сюняев. – Что-то не похоже.
– А по материнской линии?
– Все равно не похоже.
– А белобрысость откуда?
– Ну, вы разошлись, – вмешалась Валентина. – Вы еще за победу Александра Македонского выпейте!
– В Бактрии, – добавил я.
– Какого Македонского? Он кто? – произнес Сюняев озадаченно.
– Ну, у которого кровь течет в жилах Эндрю Джоновича.
– А? – Валерий Алексеевич обвел нас совершенно ошалелым взглядом. – Там что, была победа? А где эта Бактрия?
– Где-нибудь в Индии? – неуверенно предположил Куропаткин.
– А по-моему, в Пакистане, – сказал я.
– Но-но! – буркнул Валерий Алексеевич. – В каком таком Пакистане? Что еще за Пакистан такой выискался?!
– Да какая разница! Главное-то – не победа. Главное – участие, – убежденно произнес Вася.
– Главное, Василий, – участие в победе, – я похлопал Куропаткина по плечу. – И в поражении – тоже. И в любом горе главное – участие. Потому что кто в еде не участвует, тот и не ест. Это классическая формулировка.
Вася мгновенно протрезвел и сделал выводы.
– Верно! – сказал он. – Зря мы не закусываем.
– А по-моему, она в Гималаях, – вдруг ни с того ни с сего брякнула Валентина, и зажала рот ладошкой.
– Кто? – Сюняев помотал головой.
– Ну, Бактрия же!
Судя по всему, Валерий Алексеевич юмора не понял. Он повернулся всем корпусом и уставился на дочь.
– Как в Гималаях? Он что же, Македонский, воевал в Гималаях?
– В предгорьях. А как же, по-вашему, он попал в Индию? – воскликнул обнаглевший Куропаткин.
Судя по всему, коньяк его не взял. И теперь этот тип откровенно потешался над моим тестем. Я решил, что Гималаи ему прощу, а вот за предгорья он ответит!
Валерий Алексеевич оторопело уставился прямо перед собой.
– Что они все лезут в Гималаи? – возмутился он. – Сперва Александр Македонский, а теперь и Гиря туда же…
– Так ведь там Крыша Мира, – сказал Вася.
– И что с того?
– Оттуда ближе к Богу, – пояснил я.
– Да? Ты так думаешь?.. Ф-фу!.. Нет, вот мошенники! Напоили старика, и издеваются, – Валерий Алексеевич вытер вспотевший лоб. – Пожалуй мне пора. Наталья Олеговна будут недовольны…
– А давайте сейчас же позвоним маме, и скажем, что ты у нас задержался, – предложила Валентина.
– Но я еще отнюдь не задержался, – запротестовал Валерий Алексеевич. – И потом – она наверняка будет против.
– Она наверняка будет "за", – уверил Куропаткин, вставая. – Это я беру на себя. Какой код?
– Мой, – сказал Сюняев. – Только не смей хамить!
– Когда это я хамил женщинам? – возмутился Вася. – За кого вы меня принимаете?!
– Было, Вася, было.., – лукаво заметила Валентина.
– Ну, – Куропаткин смешался. – Это был не характерный эпизод в моей жизни.
– А что за эпизод? – поинтересовался я.
– Я пошутила. Иди, Вася, иди. Папу все равно нельзя отпускать в таком виде.
– В каком таком виде? – Валерий Алексеевич возбудился. – И что значит "отпускать"?!
Валентина проигнорировала этот вопрос, потому что у нее в запасе был свой, который она и задала самым будничным голосом.
– А что, Петр Янович и в самом деле собрался в Гималаи?
– А откуда тебе это известно? Это ведь военная тайна! – изумился Валерий Алексеевич.
– Сам сказал.
– Я сказал?.. Глеб?!
– Факт имел место, – подтвердил я.
– А зачем я это сказал?
– Трудно сказать… Вероятно, в пылу борьбы с Куропаткиным.
– Ты Глеб, проследи, чтобы я тут вам лишнего не болтал. А то этот Куропаткин…
– Конечно, папа, – я изобразил на лице сыновнее послушание, потому что Куропаткин уже стучал пятками по полу где-то поблизости.
– Х-ха! Уже "папа"… Это ведь надо! Стоило чуть-чуть расслабиться, и уже "папа".
– А скоро вообще будешь "дед", – мстительно заметила Валентина.
Сюняев в ответ только обреченно махнул рукой. Похоже, он смирился с новой ролью.
– Докладываю, – объявил вернувшийся с переговоров Куропаткин. – Все нормально. Санкция получена, однако имеется указание ограничивать в спиртном. У Валерия Алексеевича, как выяснилось, сердце пошаливает.
– Предлагаю обмыть санкцию, – мрачно сказал Сюняев. – Предельные дозы упоминались?
– Нет, но…
– Разливай! Расширяет сосуды. Это с одной стороны. А с другой – все мы там будем. Вон, Шатилов здоровый, как бык, а тоже начал сдавать…
– Ты был у дедушки? – удивилась Валентина.
– Два раза. Один раз маму сопровождал. А другой раз он Петра вызывал, а тот меня прихватил. Надо бы и тебе… вам сходить.
– Мы с Глебом обязательно сходим, – заверила Валентина, даже не посмотрев в мою сторону. – А что такое с ним случилось?
"Да-а, – подумал я философски, – Надо срочно принимать решение, поскольку в этой семье решения принимаю я, а оно уже принято".
– Старость случилась, – буркнул Сюняев, разглядывая остатки коньяка в своем бокальчике. – Он, оказывается, инсульт на ногах перенес. А теперь правая рука начала отниматься. Он и заметил. Подписи-то ставить не может! Отнялась бы левая, он бы и продолжал сидеть…
– А где он сейчас сидит?
– Сейчас уже на месте. А какое-то время сидел дома. В стационар ложиться не пожелал, а насильно класть побоялись. Как же, большая шишка!
У меня возникло ощущение, что Сюняев уже не контролирует себя, и сейчас понесет околесицу. Но он как-то по-особенному посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не пьян. И он понял, что я это понял. После этого он поманил меня пальцем, и, приблизив голову, зашептал:
