— Кто-нибудь из вас знает… — начинаю я, но не могу решить, о ком же спросить, о Кристине или о Тобиасе?
— Четыре, что ли? — отзывается Калеб. — Он был в генеалогической комнате.
— Где?
— Там, где написаны имена наших предков на стене. Кинь мне какую-нибудь бумажку, а? — обращается он к Питеру.
Питер вырывает листок из блокнота и протягивает Калебу, который начинает рисовать какую-то схему.
— Между прочим, я видел имена и наших родителей. На правой стене, вторая панель от двери, — бурчит Калеб и протягивает мне листок.
Смотрю на аккуратно выведенные буквы. Если бы я не избила его, Калеб обязательно настоял бы на том, чтобы его пустили вместе со мной в Округу. А сейчас он держится на расстоянии. Может, боится меня, а может, сдался. И то, и другое мне крайне неприятно.
— Спасибо, — говорю ему. — А как… твой нос?
— Прекрасно, — усмехается он. — Думаю, что синяк мне идет — подчеркивает мои глаза, не правда ли?
Он чуть улыбается, и я тоже. Но ни один из нас не знает, что делать дальше, поэтому мы прячемся за завесу из слов.
— Слушай, тебя ведь сегодня не было в Резиденции? — выпаливает через секунду. — В городе началась заварушка. Верные восстали против Эвелин, напали на один из складов оружия.
Я замираю на месте. Я не интересовалась тем, что происходит в городе, уже несколько дней. Не слишком ли меня затянули здешние дела?
— Верные? — переспрашиваю я. — Люди во главе с Джоанной Рейес?
Я не сомневалась, что в городе вспыхнет новый конфликт. Что же, он действительно начался. Но я ничего не чувствую. Почти все, что меня в данный момент тревожит, находится в Бюро.
— Во главе с Джоанной и Маркусом, — уточняет Калеб. — Причем Джоанна держала в руках пистолет. Забавно. А местные, кстати, обеспокоены.
— Ничего себе, — качаю я головой. — Нет, я предполагала, что это — вопрос времени, но…
Не зная, что еще сказать, мы оба замолкаем. Затем расходимся: Калеб возвращается к своей койке, а я шагаю по коридору, следуя нарисованной им карте.
Еще издалека замечаю генеалогическую комнату. Бронзовые двери как будто светятся. Застыв на пороге, я чувствую, что попала внутрь заката, — меня окружает янтарное сияние. Тобиас находится здесь и водит по линиям своей родословной, но как-то заторможенно, как будто не замечает того, что делают его руки.
Теперь я понимаю, о какой «одержимости» говорил Амар. Мне и прежде было известно, что Тобиас все время ходит в диспетчерскую наблюдать за своими родителями. А теперь он уставился, как баран, на их имена, хотя наверняка видел их здесь уже много раз. Он действительно отчаялся достучаться до Эвелин и доказать, что он — «неповрежденный». Просто ума не приложу, что он сейчас чувствует. Ненавидит свою семью и, одновременно, жаждет любви от людей, которые передали ему эту ненависть в наследство. Почему я прежде не замечала трещину в его душе и боль в сердце?
Калеб передал мне слова нашей матери, которая считала, что зло сидит в каждом из нас. А первый шаг к тому, чтобы полюбить кого-то, — это признание факта, что зло — внутри нас, и только так мы можем научиться прощать. Разве я могу держать зло на Тобиаса, считая, что я лучше него, как будто я никогда не давала собственному безрассудству ослепить меня?
— Привет, — говорю я, засовывая листок с наставлениями Калеба в задний карман.
Тобиас оборачивается. На его лице застыло жесткое выражение. Оно мне знакомо. Именно так он обычно выглядел в первые несколько недель нашего знакомства: он будто постоянно пребывал на страже своих сокровенных мыслей.
— Тобиас, — начинаю я, — я обещала тебе, что подумаю, могу ли тебя простить или нет… Теперь я понимаю: тебе не за что просить у меня прощения. Ну если не считать подозрений в ревности к Ните.
Он хочет что-то сказать, но я жестом останавливаю его.
— Короче, дело совсем не в прощении, а в том, действительно ли мы подходим друг другу.
На обратном пути в Резиденцию я много размышляла. Вспоминала мать и отца, которые спорили чаще, чем любые другие родители из фракции альтруистов. Но всю свою жизнь они прожили вместе. Я стала сильной и уверенной. И Амар считает, что я смелая. Меня уважают, да и вообще я достойна любви.
— Что ты решила? — спрашивает Тобиас дрожащим голосом.
— А вот что: ты — единственный человек, достаточно толстокожий, чтобы выдержать мою колючесть.
— Я-то справлюсь, — произносит он подчеркнуто суровым тоном.
Я целую его, а он обнимает меня и притягивает к себе. Я приподнимаюсь на цыпочках, утыкаюсь лицом в его плечо и закрываю глаза, вдыхая его свежий запах — это аромат ветра.
Раньше я думала, что, когда люди влюбляются, время для них будто замирает. Но мне кажется, что все по-другому. Я люблю Тобиаса, поэтому и остаюсь рядом с ним. Каждый раз, когда мы ссоримся или лжем, обижаем друг друга или миримся, я снова и снова выбираю его, а он — меня.
Когда мои часы показывают ровно десять, я прихожу в офис Дэвида на свое первое заседание Совета. Дэвид как раз выезжает из дверей кабинета на инвалидной коляске. Он выглядит очень бледным, а под глазами у него — темные круги.
— Привет, Трис, — здоровается он. — Ты вовремя. Не терпится, да?
В моем теле до сих пор разлита тяжесть сыворотки правды. Кара, Калеб и Мэтью проверяют на мне действие своих разработок. Они пытаются создать новую мощную смесь. Она будет воздействовать на генетически чистых. Даже на тех, кто может ей противостоять. Стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения, отвечаю:
— Конечно, мне безумно интересно. Вам помочь? У вас усталый вид.
— Да, пожалуйста.
Я берусь за ручки инвалидной коляски, чтобы сдвинуть ее с места. Дэвид вздыхает.
— Мне ведь не удается выспаться со времени нашего последнего кризиса. Трис, покатили здесь налево.
— О каком кризисе вы говорите?
— Скоро узнаешь, не будем спешить.
Толкаю его коляску по тусклым коридорам Терминала 5, как гласит вывеска на входе.
— Старое название, — поясняет мне Дэвид.
Здесь нет окон, ни единого намека на существование внешнего мира. Я буквально ощущаю паранойю, исходящую от стен, словно сам терминал ужасается любым чужим взглядам.
Рассматриваю руки Дэвида, сжимающие подлокотники. Ногти у него неровные, кожа вокруг — красная и воспаленная. Похоже, что он постоянно грызет ногти. Мои собственные пальцы когда-то выглядели подобным образом. В те времена мне часто снились кошмары о сыворотке, и даже днем не было покоя. Может, это последствия воспоминаний Дэвида о том уколе?
«Тебе на него наплевать» — напоминаю я себе. — Помни о том, что он сделал. И он может это повторить».
