А между тем мой собеседник паспорт листает и того пуще красными пятнами покрывается. Затем опомнился, шасть — и дело у меня выхватил, положил к себе на стол.
“Извините. — возмущаюсь я, — но я ещё до конца не ознакомился с документами. Почему вы дело отобрали?”
Оказывается, как он объяснил, не положено. Если бы я был родственником репрессированному, то положено, а раз это я сам, то не положено категорически. Тем более для тех, к кому была применена высшая мера. Им строжайше запрещено знакомиться с делами.
Объясняя так несвязно, он какую-то таблетку достал из нагрудного кармана и проглотил, запив водой из графина. Видно, у него крыша ехать стала и он её на место задвинул. Помолчал. А потом явно через силу говорит: “Значит, вы утверждаете, что являетесь именно тем самым лицом, о котором идёт речь в указанном личном деле?”
“Утверждаю, — отвечаю я, — могу ещё и пенсионное удостоверение показать.”
Посмотрел он моё пенсионное удостоверение, и вижу, что пора ему уже неотложку вызывать. Но парень молодой, сильный, быстро оправился. Возвращает мне паспорт и удостоверение и спрашивает:
“Что же получается? Выходит вы с Лениным непосредственно работали. Владимир Ильич ни о ком, кроме Маркса и Троцкого, столько не писал, сколько о вас.”
Я скромно так помалкиваю. И сам об этом только-только узнал.
“Сколько вы с Лениным работали?” — интересуется сотрудник.
“Шестнадцать лет, — отвечаю я, — чуть больше даже.” Теперь он замолчал. Вижу что-то обдумывает. “Так как же это получается, — прервал он наконец молчание, — везде значится, что вы 1904-го года рождения. Правильно?” “Правильно,”— киваю я головой. “Так как же вы могли шестнадцать лет работать с товарищем Лениным, если вам в 1917 году было всего тринадцать лет?" — недоумевает сотрудник.
“Возраст работе не помеха, — отвечаю я, — главное любить работу.”
“Вы были по линии ВЧК рядом с Лениным?” — продолжает допытываться он. “Нет, — отвечаю я, — по линии НКВД.” “Но ведь НКВД образовали только в 1934 году,” — блеснул познаниями сотрудник.
“Совершенно верно, — согласился я, — а до этого было ОПТУ”
“Вы работали в охране вождя?" — несколько обалдело поинтересовался реабилитирующий сотрудник.
“Точно, — подтвердил я, — именно в охране. Начальником охраны.”
“А после смерти Ленина вас репрессировали и держали в тюрьме до марта 1941 года?" — нервно хихикнул сотрудник.
“А потом расстреляли, — продолжил я, — как сказано в деле. 18 марта 1941 года.”
Он помолчал снова и говорит:
“Извините меня, но сдаётся, что вы надо мной просто смеётесь. Демонстрируете как бы презрение к нам, комитетчикам, которые являются продолжателями вашего дела. И напрасно. Как человек, работавший столько лет с товарищем Лениным, вы имеете право на персональную добавку к пенсии и улучшение жилищных условий. Поэтому вот вам лист бумаги и подробно опишите, как вы встретились с товарищем Лениным, как с ним работали и тому подобное. Вам понятно?”
“Ничего писать не буду, — отвечаю я, — а надбавка к пенсии мне не нужна. Живу я один, мне мало надо. Да и пенсий у меня две.”
“Вы зря запираетесь, — жёстко говорит сотрудник, как будто я прохожу свидетелем по какому-то уголовному делу, — зря, говорю, вы запираетесь. Мы ведь и так всё выясним. Вам же будет хуже. Вы же не думаете, надеюсь, что можете победить Комитет?”
“Может, хватит? — спросил я. — Реабилитировали меня — и слава Богу. Извините, мне пора домой.”
“Значит, отказываетесь отвечать?" — зловеще спрашивает сотрудник.
“Говорить-то не о чем, — отвечаю я, — перед вами моё личное дело. Там всё сказано. Мне добавить нечего, дорогой товарищ.”
“Там сказано, — почти орёт он, — что вас расстреляли. А вы вот сидите передо мной. Почему же вы сидите передо мной, если вас расстреляли? А знаете ли, я придерживаюсь мнения, что в те годы без причины и не расстреливали, и не сажали! Так за что же вас расстреляли?”
“Как за что? — спрашиваю я. — В деле же всё указано. Дело-то почитайте. По представлению товарища Ленина.”
“И следствие шло аж до марта 1941-го года?” — шипит сотрудник.
“Вы считаете, что здесь есть моя вина?" — интересуюсь я.
“Думаю, что есть, — говорит сотрудник, — вы, видимо, также запирались и не желали говорить правду, как и со мной. Недаром вас приговорили к расстрелу. И даже сейчас вы не хотите сказать правду. У меня создаётся впечатление, что вы закоренелый преступник.”
“Но меня же реабилитировали, — удивляюсь я, — Вот тут написано: “за отсутствием состава преступления”. Как же вы можете утверждать, что я преступник.
Я был им до реабилитации. А сейчас я честный советский гражданин и в качестве такового напишу на вас жалобу в прокуратуру по надзору за органами.”
Вместо ответа он вдруг вынимает из ящика письменного стола телефон и начинает что-то вполголоса бурчать в трубку. Потом говорит “есть!” и направляется к выходу.
“Посидите здесь, — приказывает он, — я сейчас вернусь.”
Оглядывается он по сторонам, убирает всё со стола, запирает стол, выходит из кабинета и закрывает меня на ключ. Моё личное дело, конечно, унёс с собой.
Я скучаю один и смотрю на портрет Ленина, а Ильич, в свою очередь, хитро прищурившись, смотрит на меня со стены.
“Эх, Владимир Ильич, — думаю я, — ну и заварил ты кашу! Я же тебе две спецпайки вместо одной выдавал, свет в камере никогда не отключал, лампу тебе настольную принёс из комендатуры, а ты на меня, оказывается, все эти годы стучал и, можно сказать, подвёл под “вышак”. Не ожидал я этого от тебя!”
Тут ключ в замке поворачивается, дверь открывается и входит другой сотрудник. Постарше. Лицо круглое, улыбчивое. Очки в золотой оправе, серая тройка и галстук с золотой булавкой.
“Здравствуйте, — представляется он, — кандидат юридических наук Карташов Владлен Вилорович. Очень приятно с вами познакомиться, дорогой Василий Лукич. Знаете, я люблю работать с ветеранами. Ветераны — это тот фундамент, на котором стоит всё наше социалистическое общество. Не правда ли?” Я молчу. “Тут мне коллега рассказал, — продолжает он, — что вы, Василий Лукич, работали много лет с самим товарищем Лениным и из ложной скромности не хотите никому рассказывать о тех незабвенных днях, которые вы провели с основателем нашей партии и государства. Отказываюсь верить, что это так. Коллега, наверное, что-то не так понял или ошибся. Ведь так?”
Я молчу.
“В вашем личном деле, — горячится Владлен Вилорович, — обнаружено восемнадцать собственноручных писем Владимира Ильича Ленина, в которых вождь нашей партии даёт вам, Василий Лукич, развёрнутую характеристику. Это тем более странно, что из текста ленинских писем явствует, что вы были чуть ли не ближайшим советником вождя мирового пролетариата.