Я киваю.
– Я пришел сюда не для того, чтобы покончить с собой, – начинает он. – Есть пара причин. Во-первых, выяснить, где находятся два поста управления эрудитов. Это для того, чтобы, когда мы ворвемся сюда, уничтожить их в первую очередь и не дать включить передатчики и управлять лихачами.
Это многое объясняет. Мы нашли пост управления в конце коридора.
Но я еще не пришла в себя после последних событий.
– Во-вторых, – он, прокашливается, – я хотел убедиться, что ты еще держишься, поскольку у нас есть план.
– Какой?
– Согласно донесениям нашего информатора, твоя казнь должна состояться приблизительно через две недели, – объясняет он. – По крайней мере, на это время Джанин назначила новую симуляцию, которая подействует на дивергентов. Следовательно, в течение ближайших четырнадцати дней бесфракционники, лихачи и альтруисты, те, что согласились взять в руки оружие, нападут на штаб-квартиру Эрудиции и уничтожат главное оружие – компьютерную систему. Мы будем иметь численное превосходство над предателями-лихачами, и, следовательно, над эрудитами.
– Но ты же раскрыл Джанин убежища бесфракционников.
– Ага, – он слегка хмурится. – В этом проблема. Но и ты, и я знаем, что среди бесфракционников много дивергентов, и многие перебазировались в район Альтруизма, еще тогда, когда мы уходили от них. Значит, лишь малая часть людей из убежищ пострадает. У бесфракционников останется огромное количество народу, чтобы участвовать в атаке.
Две недели. Смогу ли я выдержать этот срок? Я настолько устала, что едва стою на ногах. Даже спасение, о котором говорит Тобиас, кажется иллюзорным. Я не хочу свободы. Хочу спать. Скорей бы все закончилось.
– Я не…
У меня перехватывает в горле, и я плачу.
– Я не… смогу… столько продержаться.
– Трис, – его голос звучит жестко. Он никогда со мной не сюсюкал. Мне хочется, чтобы он хоть раз со мной понянчился. – Ты должна выжить.
– Зачем? – спрашиваю я. Вопрос зарождается где-то внутри и вырывается стоном. Я чувствую, что мне хочется молотить ему кулаками в грудь, как ребенку в истерике. Слезы покрывают мои щеки. Я понимаю, что мое поведение смехотворно, но не могу остановиться. – Зачем я должна это делать? Почему кто-нибудь другой что-то не сделает, хоть раз? Что, если я не хочу больше быть крайней?
Вот оно, понимаю я. Жизнь. А я не хочу жить. Я собираюсь быть вместе с родителями, уже не первую неделю. Пытаюсь пробраться к ним изо всех сил. Сейчас я ближе всего к цели, а он говорит мне, что так нельзя.
– Знаю, – отвечает он. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так тихо. – Знаю, что тяжело. Тяжелее всего, что тебе приходилось делать.
Я качаю головой.
– Я не могу тебя принудить. Я не могу заставить тебя захотеть выжить здесь, – продолжает он, прижимая меня к себе и проводя рукой по волосам, убирая пряди за ухо. Его пальцы скользят по моей шее и плечу.
– Но ты согласишься со мной. Не важно, веришь ты или нет. Ты сделаешь это потому, что ты такая, какая есть.
Я откидываюсь и целую его, не мягко и не робко. Так я целовала его, когда была полностью уверена в наших отношениях. Провожу рукой по его спине и рукам, как раньше.
Я не хочу говорить Тобиасу правду. На самом деле, я не хочу выжить.
Открывается дверь. Предатели-лихачи заполняют комнату. Тобиас разворачивается к ним и протягивает пистолет, рукояткой вперед.
– Беатрис.
Я мгновенно просыпаюсь. Помещение, в котором я нахожусь, а они собираются проводить очередной эксперимент, большое, с экранами на стене и синими лампами на потолке. И рядами обитых скамей посередине. Я сижу на самой дальней, слева от меня Питер. Я прислоняюсь головой к стене. Я так и не смогла как следует выспаться.
А сейчас мне вовсе лучше бы не просыпаться. В полуметре от меня стоит Калеб, перенеся вес на одну ногу. Поза неуверенности.
– Ты вообще когда-нибудь уходил из Эрудиции? – спрашиваю я.
– Все не так легко, как тебе кажется, – начинает он. – Я…
– Все очень просто, – мне хочется орать, но я говорю безразличным тоном. – Когда ты решил предать свою семью? До того, как погибли наши родители, или уже после их смерти?
– Я сделал то, что должен. Ты думаешь, Беатрис, что все понимаешь, но ты ошибаешься. Вся ситуация… она намного серьезнее, чем ты думаешь.
Он умоляюще смотрит на меня, ища понимания, но я слышу знакомый тон. Так он обычно меня поучал, когда мы были маленькими. Он снисходителен.
Самодовольство – главный недостаток эрудитов. Во мне он тоже есть.
Но другой – алчность. А вот этого качества во мне нет. Поэтому я вроде бы одной ногой здесь, другой – там.
Я резко встаю.
– Ты так и не ответил на мой вопрос.
Калеб отходит на шаг.
– Дело не в эрудитах. Это касается каждого. Всех фракций, – говорит он. – Целого города. Это за пределами ограды.
– Мне плевать, – заявляю я, хотя и вру. Слова «за пределами ограды» вонзают иглу в мой мозг. За пределами? Как все это может иметь отношение к происходящему за пределами ограды?
Что-то свербит у меня в голове. Маркус говорил, что информация, которая была у альтруистов, заставила Джанин организовать нападение. Связана ли эта информация с тем, что происходит за пределами ограды?
Я на время отодвигаю мысль в сторону.
– Я думала, что тебя интересуют факты. Свобода информации? Ну, что насчет такого факта, Калеб? Когда…
У меня срывается голос.
– Когда ты предал наших родителей?
– Я всегда оставался с Эрудицией. Даже тогда, когда, формально, был в Альтруизме.
– Если ты с Джанин, я тебя ненавижу. Так сделал бы и наш отец.
– Наш отец, – слегка хмыкнув, повторяет Калеб. – Наш отец был эрудитом, Беатрис. Джанин мне рассказала. Он был с ней в одном выпуске школы.
– Он не был эрудитом, – через пару секунд парирую я. – Он выбрал право уйти от них. Выбрал другую фракцию, как и ты, и стал другим. Но ты выбрал… зло.
– Истинные слова лихача, – резко отвечает Калеб. – Черное или белое. Никаких нюансов. Мир устроен не так, Беатрис. Понятие зла зависит от того, где ты.
– Без разницы, где ты. Контроль сознания всего населения города – зло.
У меня дрожат губы.
– Предать родную сестру, чтобы над ней ставили опыты и казнили, – зло.
Он мой брат, но мне хочется порвать его в клочья.
Но вместо этого я снова сажусь. Я не могу нанести ему вред, достаточный, чтобы он стал наказанием за предательство, им совершенное. Чтобы оно перестало терзать меня. Оно меня мучит, с головы до ног, я прижимаю пальцы к груди и массирую ее, чтобы расслабиться.
