— Чего? — обернулся качок на голос.
Ювенальевичу не раз приходилось пластаться с черносотенцами во времена молодости — он сам был наполовину татарин, — однако сейчас он пожалел молодого подонка. От удара копытом в лоб, пусть даже медный, никому хорошо не бывает. Черносотенец упал навзничь, лоб украшал отпечаток подковы.
— На счастье, — сплюнул кентавр.
— Э, конь, пошли, выйдем? — Как оказалось, с павшим поборником «веры християнской» пришли еще человек десять.
— Легко! — Кентавр ослепительно улыбнулся, а проходя мимо Шепчука, вдруг обнял его и воскликнул: — Гоха, привет! Пошли подонков мочить?
Шепчук смутился. Но Юран избавил его от мильона терзаний и не стал уговаривать, а прошел к выходу.
Вслед кентавру лениво и как бы нехотя потянулись черносотенцы. Один из них на ходу достал из-за пазухи кистень.
— Вызывай легавку, быстро! — заорал бармену Ювенальевич. — Парни, кто смелый, айда за мной! — и сам бросился на выход.
За ним кинулись все, в чьих жилах текло хоть немного азиатской крови.
— Господи-ты-божья-твоя-воля, — психовал таможенный чин, расхаживая перед Юраном спустя пять часов в кабинете на Литейном. — Ну кто тебя просил драку начинать?
— Так не я же начал, — оправдывался Возницкий. — Я думал, так и задумано.
— «Так и задумано», — передразнил чин. — Я же сказал — через два часа, а не через полтора, и у «Сайгона», а не в нем.
— Но ведь все как надо получилось!
— Дубина! Сейчас эта рок-звезда будет по участкам звонить, выяснять где ты, что ты, можно ли тебя под залог выпустить…
Юран поник.
— Ладно, прикроем как-нибудь, — смягчился чин. — Только впредь даже дышать не смей без особого распоряжения.
Усевшись в кресло у камина, чин продолжил:
— Звать меня будешь Михаилом Юрьевичем, с этого дня я твой куратор. Задача твоя, Юра, простая и ответственная одновременно. Ты будешь исполнять роль Его Императорского Величества Николая Петровича. Сечешь, дурища, какую миссию выполнять будешь?
— Ага. Царем быть, что ли?
— Не быть, а слыть. Две большие разницы, как говорят в Одессе.
Возницкого как потенциального двойника императора завербовали давно, легко и просто. Семнадцать лет назад, в Бресте, капитан Девятого отделения Жандармского корпуса Колесников, случайно выглянув в окно, увидел, что во дворе комендатуры гуляет государь император. Сам того не желая, Дмитрий Борисович вытянулся было во фрунт, как вдруг до него дошло, что император физически не может находиться в Бресте, потому что он второй день как в Японии с официальным визитом. И только тогда у «императора» проявилось тело лошади, борода оказалась неухоженной и стрижка — солдатской.
Возницкого завербовали и законсервировали, потому что в Генеральном штабе посчитали, что кентавр не может быть основным двойником: император ведь о двух ногах, не о четырех. Все доводы Колесникова о харизме и о феноменальном сходстве не принимались в расчет, хотя при личном контакте все генералы и полковники только диву давались — как две капли воды.
Оставалось только удивляться, почему до сих пор никто из простых смертных не заметил сходства Юрана с августейшей особой. Скорей всего никто просто не ожидал, что царь может так вот запросто слоняться по городам и весям. Откуда ему взяться в провинции, да еще без свиты, без охраны?
Устроили Возницкого в Волхове, пожарным. Матушку Юран выписал к себе, когда обзавелся квартирой — жалованья законсервированному агенту платили много и справно, так что двухкомнатный коттедж он купил через два года (пожарные в Волхове тоже не бедствовали).
А потом Юран подался в кузнецы. Сначала в учениках полгода проходил, а позже по третьему разряду в ремонтные мастерские на путиловском машиностроительном в Питере устроился. Была у него комнатка в заводском общежитии, а на выходные он к маме приезжал.
Зачем он нужен Жандармскому корпусу, за что ему выплачивают жалованье, равное двум окладам кузнеца, Юран не думал. Был уверен, что потом отработает, если понадобится. Ежемесячно, за день до перечисления жалованья, Возницкий получал заказное письмо якобы из «Русских ведомостей», в многолетней лотерее которых он, как постоянный подписчик, участвовал. В пакете, кроме всевозможных бланков, купонов и рекламных буклетов, лежал маленький ярлычок с паролем месяца. Возницкий запоминал пароль, а ярлычок сжигал, как предписывала инструкция.
Нельзя сказать, что теперь Юран вел себя, простите за рифму, как баран. Он никогда не был глуп и сообразил, что если на роль государя императора приглашают кентавра, значит, что-то не так. Насколько Возницкий помнил, царь Николай Петрович не был наполовину конем — личность императора была цельная во всех отношениях. Так почему именно Юран?
После аудиенции с Михаилом Юрьевичем Юрана в карете «скорой помощи» перевезли в какой-то питерский глухой дворик, где его встретил молчаливый мужик в лохмотьях. Жестом он велел Юрану следовать за ним.
Войдя в подвал, наполненный таинственными звуками, они довольно долго двигались в полной темноте. После двух поворотов направо и одного налево Юран почувствовал, что под копытами уже не вода, а сухая брусчатка. Лязгнула дверь, щелкнул выключатель, и Возницкий, едва привыкнув к свету, увидел, что находится в небольшом помещении со сферическим потолком. Дверь, через которую они вошли сюда, была старой, окованной медными пластинами, позеленевшими от времени и влаги. Следующая дверь оказалась гладким круглым люком без замков и ручек.
Тяжелая плита отошла под напором изнутри, проводник кивком велел Юрану войти, что тот и сделал. По другую сторону люка его приветствовал Михаил Юрьевич.
— Добро пожаловать в Зимний.
Девятое январяАнтикварная лавка на Бармалеевой улице называлась, естественно, «Бармалей», за прилавком стоял хамоватый верзила, одетый аляповато и смешно: в парчовую, расшитую бисером и жемчугом жилетку, в оранжевые атласные шаровары и остроносые шлепанцы на босу ногу. Голову продавца украшала алая турецкая феска. В волосатой груди искрился серебряный анк, недельная щетина стоила немалых денег цирюльнику, поддерживающему сие великолепие. Апогеем физиономии служили громаднейшие усы щеткой.
Крокодил вошел в лавку, попыхивая «Беломором», и осведомился:
— Как насчет халвы?
Детина в феске раскрыл пасть, усыпанную золотыми зубами, и спросил:
— Ты што, дарагой, читать нэ умэешь? Здесь антиквар прадают, а нэ шэрбэт.
Тотчас из служебного помещения раздался низкий женский голос:
— Ашот, в чем дело?
