Разговор вдруг окончился.
“Не бил тех, что сидят на земле…” – как пульс, билось в голове Богдана.
Отец Киприан вновь прервал хождение.
– Что ж… – проговорил он. – Кажется, всё. Вы узнали то, что вам, драгоценные человекоохранители, было потребно… Сей узнал то, что ему давно надлежало знать. А дальше – Господь рассудит. Буду молиться, вопрошать и думать. Светским властям тут, я мыслю, и впрямь не с руки…
Ни Баг, ни Богдан даже не попытались возразить. Переглянулись. Богдан неловко поднялся с подоконника, и ечи пошли к двери.
Но уже на пороге Богдан не утерпел, осенённый новой мыслью.
– Послушайте, подданный Кипятков, – проговорил он, обернувшись. Лекарственник так и сидел, сгорбившись и спрятав лицо в ладони. – Послушайте. Я не понимаю. Вы сами сказали, что были уверены: раньше или позже вас вычислят. Вы же умный человек… И тем не менее раз за разом продолжали ездить сюда сами. Неужели не могли перепоручить кому-то? Я знаю, у вас есть… э… чрезвычайно близкий и преданный друг. Хотя бы с ним через раз… Это же вдвое продлило бы вероятный срок, в течение коего вы могли рассчитывать оставаться незамеченными. Не так ли?
Кипятков отнял ладони от лица и поднял на Богдана взгляд. Лицо было белым, а взгляд – безжизненным.
– Вы и это про меня уже успели выяснить… – проговорил он. – Да, у меня есть очень близкий и очень преданный друг. Вы женаты? – вдруг спросил он Богдана.
Тот растерялся:
– Да…
– Странно. Не завидую вашей жене. – Бледные губы Кипяткова на миг растянулись в слабой улыбке. – Вы послали бы её вместо себя на трудное, неприятное и опасное дело?
Мгновение Богдан осознавал. Потом кровь бросилась ему в лицо.
– Простите, – тихо сказал минфа. – Я не подумал.
Баг мягко тронул его за локоть.
– Идём, еч…
Они ушли, и Кипятков остался в покое наедине с отцом Киприаном. О чём они говорили – никто никогда не узнал.
15-й день девятого месяца, пятница,
вторая половина дня
Проводив друга до его пустыньки, дабы тот после всех передряг и треволнений последних суток отдохнул там в уединении, Баг, раз уж судьба направила его в святые места, решил поклониться Соловецким святыням и пешим ходом двинулся на северо-запад, к Тибету и пагоде Чанцзяосы. Не мог он не посетить храма.
Обещал вернуться к вечеру: попрощаться. Сегодня же последним рейсовым сампаном ланчжун собирался возвращаться в Кемь и далее – к месту службы.
Оставшись в одинокой тиши, минфа с наслаждением улёгся в гроб и смежил веки. Снаружи царила тишина; ветер, бушевавший над островами в последние дни, утих, и тёмные тучи повисли неподвижно, встав, ровно вкопанные в небо.
Уже в полусне Богдан вдруг вспомнил об амулете. Он уважительно взял амулет у тангута, понимая, что тот предложил свой дар от чистого сердца, и даже, чтобы не обижать честного Вэймина, повесил, как и следовало, на шею – хоть и не верил в подобные народные средства. Кожаный мешочек невесомо и удобно располагался сейчас в ложбинке на груди минфа и совсем не мешал.
“Он сказал, – Богдан принялся восстанавливать в памяти слова тангута, – что амулет охранит от недуга, но что имелось в виду? Увеличит силы? Но я ничего не чувствую. Не допустит до потери сил? Но каким образом?”
Потом ему пришло в голову, что это противулисий амулет.
Тангуты, большие доки в общении с оборотнями, могли придумать и такое.
“Не хочу ничего делать против них, – понял Богдан. – Некрасиво… Будь что будет. – Он чуть улыбнулся сам себе. – Если она захочет прийти – пусть приходит. Повидаемся…”
Он снял амулет и, приподнявшись во гробе, кинул его в дальний угол. Снова лёг, сложил руки. В голове его сладко зашумело.
Он проснулся от запаха её духов.
Открыл глаза.
В пустыньке было уж почти темно, и он едва смог различить тоненький, будто мерцающий во мраке, женский силуэт. Жанна стояла на коленях возле его ложа и в ожидании с улыбкой вглядывалась ему в лицо.
– Ты… – тихо сказал Богдан и тоже улыбнулся. Он понял: он ждал её. – Вот и ты.
– Спасибо тебе за… доверие, – так же тихо ответила она. – Пока на тебе был амулет, я не могла войти. Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда. Я пришла поблагодарить тебя… и через тебя – твоего друга за то, что вы сделали для мамы и для нас. – Лёгким, пролетающим движением ладони она поправила сбившуюся на лоб прядку светлых волос. – И попрощаться.
– Попрощаться? Почему?
– Я соблазнила тебя в святом месте, во время покаяния и, наверное, буду наказана. У нас не было иного выхода, но… всё равно это плохой поступок. Я понимаю… К тудишэню прибыл с приказом от Небесного Владыки Святой Савватий, и тудишэнь велел мне собираться. Нынче ночью меня призывают держать ответ.
– Господи, Жанна…
– Нет-нет, не говори ничего. Всё правильно.
Феоктистова щель, подумал Богдан. Вся наша жизнь – Феоктистова щель. Делаешь то, что должен, то, что нужно, – но это всегда имеет теневые стороны и следствия, никогда не бывает иначе… и за отброшенные твоими поступками тени всегда грядёт расплата.
– Я очень благодарна тебе, – проговорила она. – Мы все благодарны.
– Тебе покаяние… – пробормотал Богдан. – Мне покаяние… Кипяткову… Виссариону тоже покаяние… Так, глядишь, и спасёмся все вместе.
– Наверное, – согласилась она. Помолчала, потом лицо её на миг сделалось ожесточённым. – Только Кипятков ваш – дурак. Со своими микроскопами и скальпелями… Злой и нетерпимый дурак. Мы слишком отвратительны были ему, вот он сразу и решил… резать. Чем убивать, мог бы договориться с нами.
– То есть?
– Если уж ему так нужно это его производство, попросил бы по-хорошему. Расставил бы по лесу какие-нибудь баночки, мы бы ходили мимо да поплёвывали. – Она смешливо наморщила нос и на какое-то мгновение вдруг и впрямь стала похожа на лисичку. – Получилось бы то же самое, только лучше. Потому что без крови, без убийств. Дети бы не умирали…
– Господи, Жанна… – потрясённо пробормотал Богдан.
Она невесомо поднялась с колен.
– Я пошла, – сказала она, но в голосе её Богдану отчётливо послышался вопрос.
– Подожди, – сказал он. – Пожалуйста. Вернись.
Она с готовностью встала на колени сызнова. Он, поколебавшись мгновение, поднял руку и положил ладонь на её тонкое, прохладное плечо.
– Ты хочешь? – благоговейно спросила она.
– Да. А ты?
Она улыбнулась.
– Я лиса, – сказала она, – я не могу не хотеть.
– Только не целуй меня, – попросил Богдан. – Я хочу любить тебя сам. Уж как получится… Если ты не против.
