Богдан и снова выбравшийся сюда на денёк Баг, старательно теснясь один к другому, дабы занимать поменьше места, сидели во втором ряду.
Богдан то и дело оглядывался назад, в серёдку пятого ряда. Там, тоже стиснутые с обеих сторон возбуждёнными, предвкушающими достойное завершение тружений паломниками и отцами – бородатыми в чёрных, бритоголовыми в жёлтых облачениях, – сидели, тихонько переговариваясь друг с другом, оживлённые и радостные Бибигуль и её сын. Бибигуль Хаимская, к радости Богдана, уже начала меняться; взгляд её в первые же дни работы в монастыре несколько утратил безжизненность, она прекрасно показала себя в работе с драгоценным достоянием, и Хуньдургу самым официальным образом пригласил её для той же работы в свою кармолюбивую обитель; ныне талант и прекрасные человеческие качества Бибигуль уже никто не подверг бы сомнению. Мальчика – сдержанного, чуть застенчивого, но держащегося с удивительным для его относительно малого возраста достоинством, отпустили к маме на седмицу, и братия приняла его с распростёртыми объятиями.
Сталкиваясь с Богданом, а нынче и с Багом, Бибигуль здоровалась, правда, немного напряжённо. Эта миловидная, незаметно стареющая женщина и не подозревала, что оказалась здесь только благодаря минфа и что её ждёт ещё одна, совсем уж нечаянная встреча.
Баг же поглядывал в другую сторону. У восточной стены, подпирая её своими степными треухами, не обнажая по привычке головы, стояли Вэймины. Собравшиеся в сенях люди по большей части были веселы и довольны; тангуты же были просто счастливы. Придя к планетарию едва ли не за час до начала церемонии, специально, чтобы повстречаться с Богданом и в особенности с Багом, коего они не видали с памятного дня пресекновения деятельности артели “Персиковый источник” – а к обоим человекоохранителям тангуты прониклись огромным уважением, – они после сообразных поклонов поведали, что их племянник, кажется, начал браться за ум. Перестал хныкать, перестал грозить, что покончит, дабы устыдить их за свершённое над ним насилие, с собою – прямо под дверями покоя Вэйминов в странноприимном доме, перестал в полном одиночестве и безделии часами пролёживать бока в своём доме, грязном и запущенном без рабского труда помрачённых, перестал собирать вещи, чтобы морем бежать куда-нибудь, например в Свенску (“там меня оценят!”). Недавно тангуты заметили, как их племянник робко, пользуясь тем, что никто его вроде не видит и не заметит его неумелости, несколько минут кряду, будто примериваясь, трогал различные нелёгкие предметы честного рыбацкого труда, так и оставшиеся подле пирса после того, как артель в один день и одну бедственную ночь прекратила своё существование. Перебирал в пальцах сопревшие сети, простукивал рассохшиеся бочки… Это зрелище привело обоих дядьёв Виссариона в восторг, который не оставлял их до сих пор.
Доктор Большков тоже был здесь, и ему тоже было чем похвалиться. Позвякивая в суме предусмотрительно припасённой склянью с калгановкой, он поведал человекоохранителям, что его лечение помрачённых артельщиков (“порой весьма необычного свойства, доложу я вам!”) за истёкшие три седмицы дало весьма обнадёживающие плоды: не далее как три дня назад один из подуспокоившихся и подотъевшихся рыбарей вдруг замер на пути к Кемской общественной едальне (там бедняг по ходатайству Большкова кормили бесплатно – Ордусь не обеднеет, а людям надо же как-то прийти в себя), на минуту глубоко задумался, а потом сказал просветлённо: “А может, воров-то никаких и не было, братья? Может, там у нас и воровать-то было нечего?” И, что особенно порадовало доктора, трое шедших с мыслителем вместе сотрудников отнюдь не кинулись его бить с криками “Святотатец!”, но тоже задумались и до самой едальни не проронили ни слова.
Не было лишь Кипяткова-Заговникова. На следующий день после памятных событий Богдан пришёл к нему в больницу и передал слова Жанны. “Вы могли просто договориться, Павло Степанович…” – сказал Богдан, по-прежнему, чтобы не смущать ни иных больных, ни самого лисоубийцу, называя его тем именем, под которым он был в монастыре известен. “С кем? – желчно и как-то беспомощно вскинулся больной. – С этими вертихвостками?” – “Дети бы не умирали…” – сказал Богдан и рассказал, как можно было, по словам Жанны, поставить дело.
И тогда Кипятков, к изумлению окружающих, заплакал.
Едва сняли гипс, он покинул Соловки. Что с ним стало потом – Богдан не ведал; и только Баг, приехав нынче, рассказал ему, что тот уволился из отдела жизнеусилительных зелий и отправился в одинокое покаянное паломничество далеко-далеко, туда, где его никто не знает, – в Фаворский скит подле горищи Чогори. Судя по всему, Кипятков не собирался возвращаться в Александрию. Выпуск же снадобья “Лисьи чары” был внезапно прекращён, что буквально перевернуло с ног на голову мировой рынок жизнеусилительных средств; впрочем, не вполне вразумительный, но очень эмоциональный текст, появившийся на сайге Брылястовского дома, гласил, что научники Брылястова открыли способ сделать снадобье ещё эффективнее и к тому же значительно дешевле, – потому, в заботе о кошельке потребителей, и прекращены временно поставки пилюль старого образца. Фармацевтический мир замер в напряжённом, близком к паническому, ожидании.
На помост в красном углу сеней вышел отец Киприан, и шум быстро заглох. Архимандрит, довольно улыбаясь, огладил бороду.
– Возлюбленные чада мои! – начал он. – Сегодня мы собрались здесь, в этот замечательный день…
Впрочем, говорил он недолго. Повторил свою излюбленную мысль о том, что всем, и рясофорам, и мирянам, вне зависимости от вероисповедания, надлежит в наше время знать, как премудро и, в сущности, человеколюбиво обустроил Вседержитель Вселенную; не просто знать, что Он это сделал, а знать, как именно, дабы с тем большим пылом и осмысленностью возносить Ему хвалы впредь. Поблагодарил всех присутствующих и отсутствующих за их бескорыстный труд. А закончил так:
– А теперь, чада мои, поскольку шанцзо Хуньдургу, дабы не повторяться, от своего слова отказался и просто попросил меня поблагодарить вас всех и от его имени…
Сидящий в первом ряду шанцо покивал.
– …Есть для нас ещё подарок. Честь сказать напутственное слово и распахнуть перед нами врата просмотрового зала… по совету одного из присутствующих здесь достойнейших людей… предоставлена другому достойнейшему человеку, можно сказать, герою, и к тому же старому моему другу и единочаятелю. А он, в свою очередь, оказал нам честь и от сей чести не отказался.
Слегка смутившись оттого, что немного запутался в честях – впрочем, все поняли отца Киприана правильно, – архимандрит повернулся к боковому входу и глянул пригласительно.
