«Моими руками», — мысленно отметил я.
— Это ты меня освободил?
— Нет, это он, другой. Обстрел Конторы — тоже его идея. Простите. Технически это был не я. Это как… шизофрения, наверное. Другой человек управляет твоим разумом, а ты сам сжался в тёмном углу, боишься и умоляешь, чтобы всё скорей закончилось.
Я задумался.
— Между моим освобождением и обстрелом Конторы он подключался к тебе? Делал что-то?
— Да, — сказал Унгерн. — Он передавал какие-то зашифрованные сообщения. К слову, это ему зачем-то понадобилось гнобить НИИ Робототехники. Не знаю, почему. Правда.
— А что за «большой концерт»? — задал я, пожалуй, самый животрепещущий вопрос. Убитые депутаты как-то сами собой отошли на второй план.
— Что? — не понял поначалу Унгерн. — А, простите, у меня из-за всего этого железа и генетических вывертов очень плохо с образным мышлением. Мозги набекрень, хе-хе.
Я нервно хихикнул вместе с человеком, чей изуродованный мозг покоился в чане с розовой жижей.
— Не знаю, товарищ майор, — тело Унгерна слегка дёрнуло плечами, словно пожимая ими, и я с трудом сохранил здравый рассудок. — Правда, не знаю.
— Ты же самый умный человек на земле, давай же, напряги извилины! — прикрикнул я. Мне хотелось выспросить как можно больше, но верить сказанному или нет — вот в чём вопрос.
Мозг в банке, напичканный чёрт-те чем, к тому же, контролируемый Разумом: кто разберёт, что реально, а что почудилось в химическом сне? Нельзя было точно сказать, кто со мной говорит. Может быть, тевтонец сейчас под контролем, и всё это — чья-то игра, цель которой направить меня по ложному пути и выиграть время для подготовки Большого Концерта.
— У меня есть лишь догадки, товарищ майор, а этого явно недостаточно. Я — не КГБ-шник, я не проводил никогда расследований, поэтому честь делать выводы оставлю вам, уж извините. Генерал Захаров, тот, который Вячеслав Сергеевич, командующий двести первой стрелковой дивизией в Нормандии. Потрясите его и вот эту вот… Даму. А я сказал всё, что мог, и, думаю, заслужил отдых. Мне больно. И с каждой секундой всё больнее.
Я выразительно посмотрел на Платонову. Она сжала зубы так, что заиграли желваки.
— Ты представляешь, куда вообще попал? — спросила она. — Я могу сказать тебе всё хоть сейчас, но как ты отсюда выберешься? — конструктор засмеялась. — Не думал? Маскировка сработала один раз, но твоя сержантская шинель не поможет выйти. Этот завод — крепость. Тут повсюду солдаты. И ты сам прекрасно понимаешь, что тебе не выбраться.
Да, я понимал. Тут она была совершенно права.
— Так что сдай оружие, и я могу гарантировать тебе жизнь и тёплую камеру. Либо, если согласишься нам помогать, будут совсем другие условия. У нас мало людей в Конторе, ты был бы чрезвычайно ценен.
Признаюсь, на мгновение я едва ей не поверил. Поддаться искушению, сдать оружие и стать осведомителем, надеясь вести свою игру? Заманчиво, даже очень. Но я знал слишком много. И если бы меня поставили на место Платоновой, то я предпочёл бы убрать такого неудобного человека, будь он хоть трижды ценен в качестве агента.
— Не хочу прерывать ваши шпионские игры, но отключите меня уже, будьте так любезны, — устало попросил Унгерн. — Там, в середине панели, под стеклом красная кнопка. На фоне железки, выкрашенной в чёрно-жёлтую полоску. И пусть конструктор введёт пароль.
Платонова громко рассмеялась.
— Конечно. Я с огромным удовольствием убью это.
— «Это»? — переспросил Унгерн и саркастично добавил: — Как грубо! Помнится, дорогая, ты говорила мне другие слова, более нежные.
— Какие бы ни говорила, любовь прошла, — она улыбнулась.
— Гадость, — прокомментировал Тильман. — Без помады ты выглядишь просто отвратительно, — он коротко хохотнул. — Всё! Я облегчил душу и готов отправляться к свету в конце туннеля. Увидимся в… Эм-м… Не знаю, куда вы, марксисты-материалисты, попадаете после смерти?
— Ага, — Платонова прикоснулась к запястью и хищно ухмыльнулась. — Обязательно, сладкий.
— Что ты…!? — закричал Унгерн. — Нет!
Стеклянная дверь «шкафа» резко распахнулась, сбив меня с ног и обдав вонючей слизью. Тело Тильмана выскочило оттуда и, поскользнувшись в луже, тут же распласталось на полу. Мозг, свисавший на проводах и трубках, шмякнулся рядом вместе с гирляндой железяк, которые были в него вживлены. Одна из них отвалилась и укатилась под ближайший стол. Я перевёл взгляд: Платонова бежала к выходу, вызывая подмогу.
Унгерн, неуклюже шлёпая ладонями, поднялся на ноги и как-то по-обезьяньи кинулся на меня. Жуткое зрелище — блестящая от слизи кожа, скрюченные пальцы, застывшее мёртвое лицо и мозг, болтающийся внизу.
Я засучил ногами, стараясь отползти подальше от чудовища, и от неожиданности совсем забыл про обрез, вспомнив о нём, лишь когда Унгерн оказался совсем близко. Могучий удар выбил оружие у меня из рук, и оно улетело далеко-далеко: я не видел, а понял это по звуку, с которым падали на пол металлические предметы. Тело нависло надо мной, ухватило за глотку и принялось душить. Изо рта покалеченного лица текли слюни.
В глазах темнело от недостатка воздуха. Я хрипел от ужаса и паники, не знал, что делать, и был уже готов сдаться, но сумел-таки взять себя в руки. На то, чтобы понять слабое место Тильмана, ушло ровно полсекунды. Это было подобно озарению: я завёл руки Унгерну за спину, нащупал что-то мягкое и влажное, словно губка, запустил в это пальцы и резким движением разорвал напополам. Хакер ещё какое-то время сжимал моё горло, но спустя несколько бесконечно долгих мгновений обмяк и упал, придавив к полу. Первый вдох был мучителен, а от осознания только что совершённого, я закричал — громко, безумно, срываясь на визг и молотя кулаками холодный гладкий пол, покрытый слизью.
После нескольких глубоких вдохов в голове прояснилось. Отбросив тело Унгерна, я неуклюже поднялся и посмотрел вдаль. Платонова оказалась шустрой: пригибаясь, добежала почти до самого выхода. Я выругался сквозь крепко сжатые зубы: очень скоро сюда ворвутся серьёзные ребята из охраны — и мне придётся худо. Решение пришло мгновенно: подобрав автомат и обрез, я во всю прыть помчался к «Швее», изо всех сил надеясь на то, что успею, но просчитался: из открытых ворот в лабораторию ворвался крик: «..ейте его! Сейчас же!»
Сапоги скользили и лязгали. Я передвигался большими прыжками, на ходу срывая с лица опостылевшую маску, и, когда достиг, наконец, «Швеи», звуки выстрелов эхом пронеслись по лаборатории, а по броне забарабанили первые пули. Высунув автоматный ствол из укрытия, я оказал нападавшим ответную любезность: хотел заставить их пригнуться, но не получилось. Гвардейцы своё дело знали крепко и сами прижимали меня шквальным пулемётным огнём. На моих глазах пуля звякнула по лицу одной из женщин, сорвав кусок плоти и скальпа. В прорехе показался армированный металлический череп.
