— Без подписи?
— Без.
Вадим закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Ну вот. Так оно и бывает в отношениях с женщинами, стоит перестать за ними гоняться, они сами приползают. Ах, Люба, Люба! Радостно ли тебе, молодой человек? Нет, это не радость, больше похоже на облегчение. Как будто простили старый долг. И вдруг проснулся сильный аппетит. Надо сказать маме, пусть чего-нибудь сварганит. Порадуемся сами и порадуем юную старушку, как она расцветет у плиты!
Вадим сел на кровати, и в этот момент что-то снова шмякнулось на крышу. Неужели опять Валерик? С Бажиным? Подлинная, непритворная встреча друзей, не то что в то утро, когда он потащился на первую встречу с Любой. А что если это его послушание — быть хорошим, внимательным, заботливым товарищем. Бог с ними, с бабами.
В комнату влетел Жора. Возбужденный, недовольный, но с явно выраженной готовностью продолжать начатое.
— Не нашел. Никого. Ни ее, ни этого, э-э, Бандалетова. Отсутствует дома. Но подозрения я с него не снял. Представляешь, не усадьба, а цветник. Бабки, дамы и девчонки. Этот старый хрен, оказывается, немалый старатель был по этой части. Правда, там про Любу никто ничего не слыхал, но ничего это окончательно не значит. А сейчас мы продолжим.
— Что?
— Как что? Идем к ней домой. То, что я подозреваю Бандалетова, не значит, что я снял подозрение с отца.
Вадим помялся.
— Понимаешь…
— Не понимаю и не собираюсь понимать! Пойдем вместе. Нам сейчас разлучаться нельзя.
— А может, завтра?
Жора выпучил глаза.
— Какое завтра? Завтра может и не быть, то есть может быть поздно.
— Да что может случиться?
Десантник вдруг сделался пристален.
— А не случилось ли что-нибудь уже, пока меня не было?
— Да тебя не было всего около часа.
Десантник покачал головой.
— Ой, не юли, парень, и не темни.
Вадим замахал руками.
— Хорошо, хорошо, едем.
— Летим!
— Едем. Нам надо подойти к дому Любы незаметно.
— Зачем?
Вадим и сам, разумеется, не знал зачем.
— Всегда лучше, когда ты видишь противника, а он тебя нет.
Военный оттенок этой мысли понравился Жоре, и он кивнул.
— Ладно.
Пока Вадим переодевался, чистил зубы, он все время думал, как бы ему отделаться от спутника. Ну не приглашать же его третьим на ночную встречу?! Ничего толком не придумывалось. И когда они спускались по специально скрипучей лестнице на первый этаж, а потом выходили на привычно освещенный двор, в его голове было пусто. Вдохновение посетило при виде дверей «гаража».
— Мне надо пару слов сказать отцу.
— Пошли.
— Нет, подожди меня здесь.
Десантник неохотно подчинился.
— Папа, ты не пьян? — Вадим ввалился в спиртовой загон. Александр Александрович повернулся к нему неохотно, но посмотрел осмысленно.
— Помоги мне, родитель. Очень, очень надо. Я сейчас иду к Любиному отцу, верни меня с дороги. Придумай что-нибудь. Догони и скажи что-нибудь такое, после чего я не смогу туда идти.
Отец похлопал глазами.
— Так ты возьми просто не ходи.
— Не могу. Не могу я не идти, это подозрительно, и идти не могу — потому что ужасно.
Он представил, как после деликатного Любиного послания явится к ней хамски сам, да еще и с десантником. Еще хуже будет, если он скажет Жоре о предстоящем ночном свидании с его возлюбленной. Что тут может начаться, даже представлять страшно.
— Я сам тебя отговаривал, ты помнишь, и…
— Не меня надо отговаривать, а сделай так, чтобы Жора не заподозрил ничего и отпустил меня.
— Ну, что там у вас? — подошел упомянутый.
— Идем, идем.
Отправились. Бодрый Жора и немного перекошенный Вадим. Вышли к стоянке такси. Два десятка машин. Почему это люди во все времена и при любом освещении так охотно идут именно в извоз?
Сели в «Победу». Меланхолический водитель, сделав петлю перед усадебным фонтаном, выехал на булыжную трассу и, не слишком газуя, покатил к городу.
Вадим боялся энергичной Жориной разговорчивости во время этого автомобильного броска, но тот вдруг взгрустнул и молча таращился на колосящиеся поля вдоль дороги. И зря, в пейзаже Нового Света не могло быть никакой особой мысли, и негде было притаиться питательной тоске.
— Нам у автостанции, — сказал Вадим. Рассчитавшись, вышли. Захлопнув толстую дверь, Вадим огляделся. Нигде не было видно никаких признаков папаши. Понял ли он вообще, что от него требовалось?
— Давай, знаешь что, Жорж, выпьем!
Военный удивился.
— Давай потом.
— Нет, то будет на радостях, а теперь для храбрости.
— Пошли, чего тянуть?!
— Нет, надо выпить.
— Хорошо, а где?
— Дойдем до «Елочки».
— Это метров триста пилить.
— Очень, очень хочется выпить.
Минут двадцать Вадим все-таки замотал. Больше ни на какие отвлечения десантник не поддался. Двинулись на
Отшиб. Когда вошли в проулок, что ведет к распадку и роднику,
Жора вдруг сказал:
— Я тебя обманул.
— Что ты имеешь в виду? — жадно оглядываясь, спросил Вадим.
— Помнишь, предлагал тебе махнуть не глядя.
— Не помню.
— Ну ты мне историю про то, как ты убил Любку, а я тебе, где Христос Иисус скрывается.
— А, — без особого интереса сказал Вадим. Да, где же отец?! Вот так, один раз в жизни попросишь помочь, и фиг тебе!
— Так, я тебе наврал.
— Понимаю.
— Что ты понимаешь. Ни на каких лекциях этого не говорят. И никому это не известно.
— Понял. Погоди.
— Что погоди?
— Что-то шнурок развязался.
Десантник рассеяно смотрел, как Вадим возится с ботинком.
— Да, я его искал, думал, Боженька поможет, никак не мог смириться. Вот ноги у меня отросли, а Люба — мертва. Как такое может быть, и зачем, кому это надо?! И очень многие таскаются по свету, надеются найти то место, где он схоронен, в смысле спрятан. Но потом мне объяснили, что все это от человеческой темноты. На самом деле, неизвестно даже, воскрешен ли он вообще. Хотя ведь плащаница-то есть, и на ней следы, понимаешь?
— Да.
— На ней ведь даже споры тех растений, что тогда в Палестине росли. Значит, и следы Его должны быть. Тебе что, не интересно?
— Интересно-интересно, — сказал Вадим, дергая якобы затянувшийся шнурок.
— И не знаешь, кому верить. Одни говорят, что был какой-то сумасшедший, который, когда стало понятно, что можно воскрешать, забрался в хранилище и сжег плащаницу. Другие говорят, что воскрешать Его побоялись, и что кроме Высшего Совета, есть еще и суперпуперсекретная Инквизиция, которая в страшной тайне прячет ковчег с плащаницей, чтобы никто не добрался. Ибо если все же Его воскресить, то мир сразу рухнет, в смысле, будет Страшный Суд, все единым разом переменится вокруг, и будет скрежет зубовный в темноте, а кому этого, блин, хочется. Ну, что там твой шнурок, черт?!
