Я глазам своим не верила! Ведь я прочитала столько литературы, знала, что выдающиеся ученые считали создание подобного аппарата невозможным. Наш старый индикатор и в сравнение не шел!
Юрий Сергеевич придирчиво повторял испытание в разных вариантах.
— Клево! — заметил Остап. — Только, Юрий Сергеевич, как бы он вас того… не тяпнул.
— То есть как это «не тяпнул»? Прибор?
— А как же! Нюх у него собачий, как бы и прикус такой же не был.
Танага и Спартак рассмеялись. Юрий Сергеевич покраснел от злости.
— Это слишком серьезно для шуток. Кстати, об одной старой шутке, которая сейчас выглядит достаточно серьезно. — И Юрий Сергеевич торжественно перешел на латынь. — Я утверждаю, что такой индикатор запаха создать, изобрести, сделать за такой короткий срок невозможно.
— А он есть! — восхищенно воскликнул Остап на своей ужасной латыни. — Новый принцип, никому никогда не известный!
Вошел Вальтер Шульц:
— Надеюсь, достойные господа, мы действительно воспользуемся в нашей работе чем–то никому и никогда не известным!
— На Земле, — многозначительно заметил Юрий Сергеевич, — но не на других планетах.
— Что вы имеете сказать, достойный господин? — насторожился Шульц.
Юрий Сергеевич возвысил голос:
— Я думаю, что мы имеем все основания утверждать, что испытываемый прибор инопланетного происхождения, На Земле его создать нельзя!
— Однако он создан, — зло вставил папа.
— Создан кем–то где–то! А сюда принесен неведомыми нам путями, которые стоило бы распознать.
— Что вы хотите сказать? — И мой низкорослый папа встал перед высоченным Юрием Сергеевичем и почему–то не показался мне маленьким, хотя человек с мелкой душонкой смотрел на изобретателя сверху вниз.
— У меня существовало лишь подозрение, теперь уверенность. Просим вас, достойный господин Пришелец, раскрыться. Это касается не только всех нас, так долго считавших вас землянином, но и меня лично! И я имею право…
— Вас? Лично? — заинтересовался Шульц.
— Да, достойный господин Генеральный директор. Этот прибор — прямое доказательство, что перед нами гуманоид–инопланетянин, который не только произвел на свет с помощью земной женщины своих детей, но и подсунул мне свою дочь, лишенную естественных земных качеств, А я‑то тщетно искал причин нашей психологической несовместимости!.. Более того, он лишил меня собственного сына, кровь которого испорчена инопланетной примесью!
— Молчать! — взревел всегда невозмутимый Вальтер Шульц. — Наши деды в Германии слышали такие подлые бредни расистов! Я немец, но другого поколения! И я не потерплю таких теорий, тем более в галактических масштабах! У меня к достойному инженеру Толстовцеву нет ничего, кроме восхищения и за его дочь и за его прибор!
— Но у меня иное мнение! — сопротивлялся Юрий Сергеевич.
— Стоп, «чистокровный ариец–землянин»! — гневно оборвал его Спартак. — Первым же рейсом «Ивана Ефремова» мы отправим вас в Африку, в ЮАР, единственное место на нашей планете, где вы найдете единомышленников!
— Найдется кое–кто и в Америке, — подсказал Остап.
— Кстати, достойный господин Мелхов, Директорат решил, что вам следует сопровождать магнитную пленку, разоблачающую Генри Смита, и выступить на предстоящем суде свидетелем, — вставил Шульц.
— Нашли повод, чтобы выдворить меня отсюда? Мировая общественность станет на мою сторону! — закричал Юрий Сергеевич, направляясь к выходу.
— Будете в Америке, не забудьте выпросить себе там политическое убежище. Для вас клевое дело получится, — по–русски напутствовал его Остап.
— Прошу прощения, разрешите сказать и мне, — вступил мой папа. — Придется открыть все. До сих пор я щадил свою дочь.
Сердце у меня упало. Признаться? В чем?
— Мне помог доктор Танага. Бионика — наука, использующая особенности биологических систем. Собака обладает феноменальным чутьем. Мы потеряли нашего верного друга, но его органы обоняния благодаря доктору Танаге и его помощнице Кати–тян сохранены. Я не знал, как воспримет это Аэлита. Боялся ранить ее,
Ах вот в чем дело! Милый папка! Он оберегал меня!..
— Важно было сохранить живые органы работоспособными, питать их, чтобы они функционировали внутри прибора. Наконец, принять сигнал, расшифровать его и передать на циферблаты. Вот это мне и удалось сделать с помощью японских друзей.
— Значит! Значит!.. — воскликнула я. — Это Бемс?
— Да, родная. Какая–то его сохранившаяся частица.
Сквозь слезы смотрела я на поблескивающие никелем детали, на отливающее синевой стекло циферблата, на застывшую красную стрелку, вздрогнувшую, когда Юрий Сергеевич проходил мимо.
И это все, что осталось от моего милого, чуткого Бемса, который даже после кончины продолжает преданно служить людям!..
В лабораторию вбежала перепуганная Кати–тян. Она что–то зашептала на ухо Танаге. Тот почернел весь и, нервно потирая руки, подошел к Вальтеру Шульцу.
Кровь отлила от лица Шульца, и черная борода на нем стала еще контрастнее.
— Аэлита, друг мой, достойная наша госпожа. Должен сразу сказать вам… наш достойнейший господин Генеральный директор Города–лаборатории Анисимов исчез.
— Как исчез? — холодея, крикнула я.
— В самом центре Нью — Йорка. Мы только что получили радиосообщение оттуда.
Мне стало плохо, и я без чувств упала на пол, едва не разбив индикатор запаха».
И снова. Анисимов оказался в «джунглях страха», в Нью — Йорке.
После трудных дней дискуссии в одном из комитетов, где без конца повторялось одно и то же, Николай Алексеевич шел по Пятой авеню. Но не вечером, а в дневные часы, когда асфальт размякает от жары, а дышать от выхлопных газов двигателей решительно нечем.
Николай Алексеевич дал слово жене не оказываться вечером в опасных местах. Но днем–то здесь совершенно безопасно. Рослые полисмены, «бобби» (с высшим образованием), стоят на каждом шагу. Ведь в полиции здесь платят больше, чем профессорам в университетах!
Рассеянным взглядом скользил Анисимов по витринам.
Аэлита просила Николая Алексеевича ничего ей не покупать, и он не заходил в магазины, а медленно шел по нескончаемой, прямой, как артиллерийский ствол, улице.
Он любил ходить. Во время прогулки хорошо думалось, а сейчас вспоминалась недавняя дискуссия.
Господа в комитете ООН стремились подготовить нужное им решение Генеральной Ассамблеи, изощряясь в аргументах.
