Господа в комитете ООН стремились подготовить нужное им решение Генеральной Ассамблеи, изощряясь в аргументах.
— Я не говорю уже об экономическом уроне, который наносит Город–лаборатория международной торговле зерном, — говорил элегантный представитель западного мира с прямым пробором прилизанных волос. — Но я обращаю внимание комитета на явное нарушение Устава Организации Объединенных Наций, чего господин Генеральный директор Города–лаборатории не может отрицать.
— Это какое же нарушение? — удивился Анисимов.
— Ни одно из подразделений ООН, — любезно пояснил тучный господин, поддержав своего собрата, — не может служить целям пропаганды какой–либо одной идеологии вопреки другим политическим взглядам. Вот основа интернационализма.
— Это не ответ, — настаивал Анисимов.
— Извольте, мы разъясним вам то, что, полагаю, давно вами усвоено при получении указаний, как захватить в свои руки Город–лабораторию и поставить там дело, — с витиеватой изощренностью и гаденькой улыбкой произнес первый.
— С таким же успехом можно считать захваченным профессорами местный университет! Дело в Городе–лаборатории поставлено согласно требованиям науки и проводится в жизнь международным Директоратом…
— Знаем, знаем: один японец, один немец и во главе русский коммунист.
— Права всех директоров одинаковы.
— Однако по чьей–то подсказке Город существует без денежного обращения. Каждый получает по потребностям, а отдает по способностям! Мы, к вашему сведению, знакомы с основоположниками марксизма по их трудам! Чей же призрак бродит ныне уже не по Европе, а по всему свету?
— Это, кажется, цитата из статьи злонамеренного журналиста Генри Смита? Но «охота за призраками» не лучше «охоты за ведьмами». Я приведу вам два примера, когда эти пугающие вас принципы без всякого страха перед «призраком» используются в западном мире. Например, научные станции в Антарктиде. Все, кто живет там, находятся как бы на полном пансионе и никогда не расплачиваются наличными деньгами за жилье, съеденный обед или ужин. Вместе с тем они добросовестно делают порученное им по их способностям дело.
— Их ничтожно мало, этих карликовых поселений, господин академик.
— Однако больше, чем городов–лабораторий. Он пока один.
— Вы обещали еще пример.
— Да, общеизвестный. Любой корабль! Морских судов, согласитесь, куда больше, чем полярных или высокогорных научных станций на Земле или в космосе. Однако в море члены экипажей транспортов или танкеров находятся на полном довольствии, обеспечены жильем и не расплачиваются за это каждый день. Должен сказать, что и у нас в Городе–лаборатории его жители, подобно полярным ученым или морякам, зарабатывают деньги. Но тратить их там не на что. Они накапливаются на текущих счетах наших людей в банках. Согласитесь, что такая форма расчета не является коммунистической пропагандой. Где ж тут обман или ошибка ООН?
— Подводя итог нашим спорам, сэр, мы охотно признаем в вас недюжинного красного пропагандиста.
— Должен ли я понимать, что ваши доводы исчерпаны?
— Нет, сэр? Прерваны на самом интересном месте, поскольку остались не выяснены такие вопросы, как, например, почему в Городе–лаборатории нет профсоюзов, могущих организовать забастовки?
— Потому что там нет нанимателей и продающих им свой труд людей. Все там работают сами на себя, ибо Город–лаборатория как бы принадлежит тем, кто там трудится. Владельцем города считается ООН.
— Итак, сэр, продолжение следует. Примите наше восхищение вашим умением вести дискуссии. Очевидно, сказывается практика ученого.
— Практика ученого помогает логически мыслить, господа. Примите и мои уверения в совершенном к вам почтении.
И они раскланялись.
И так в конце каждого заседания.
Дышалось на улице тяжело. Опять, как и в прошлый раз, попалось несколько прохожих в противогазах.
И Анисимов почувствовал, что ему не хватает воздуха, что он задыхается.
Нужно дойти до Централь–парка. Больше в этом городе деваться некуда. Что касается нападения, то оно не повторится — ведь два снаряда в одной воронке не взрываются!.. А ведь в предыдущий раз он именно там почувствовал облегчение, надышался… Кстати, надо подумать о разведении в подледном Гроте водорослей хлореллы. Она выделяет много кислорода. В Антарктике же воздух обеднен кислородом. В Гроте можно довести атмосферу до оптимального состава…
И Анисимов, войдя в зеленую чащу Централь–парка, вздохнул всей грудью.
На аллеях было много гуляющих, играли дети.
В такой обстановке бандиты не попросят сигареты.
Два человека в темных костюмах и мягких фетровых шляпах шли навстречу. Один из них наклонился и потрепал по кудряшкам прелестную девчушку.
Потом оба они оказались перед Анисимовым.
Николай Алексеевич почувствовал недоброе, собрался весь.
Но никто не попросил у него ни сигарет, ни прикурить.
Просто тот, кто ласкал девчушку, выхватил из–за борта пиджака подвешенный там пистолет и в упор выстрелил в Анисимова. Звука выстрела не последовало. Бесшумное оружие!
Седой богатырь, который на голову был выше нападавших, беззвучно повалился на песок аллеи.
Кто–то из прохожих обернулся, другие шли, не обращая внимания на свалившегося, должно быть пьяного, джентльмена.
Спутник стрелявшего не успел подхватить Анисимова и теперь старался поднять тяжелое тело.
— Держи, держи его, Гарри! Вот так всегда с ним! Напьется и бродит, пока не свалится.
Никто из прохожих не заинтересовался происходящим.
Анисимов медленно приходил в себя. Память будто снова отказала. Мучительно не хотелось открывать глаза.
И вдруг зазвучал рояль. Кто–то проникновенно и совсем близко играл любимый этюд Скрябина, тот самый, на музыку которого написаны стихи, когда–то прочитанные Аэлите:
Память сердца — злая память.
Миражами душу манит…
Что это? Слуховые галлюцинации?
Он сделал усилие, приоткрыл глаза и увидели, окно с затейливой железной решеткой. А за ней зелень на фоне эмалево–синего неба.
Некоторое время академик еще изучал узор прутьев в окне, потом окончательно пришел в себя и сел.
Слуховые галлюцинации продолжались. На рояле с большой артистичностью кто–то играл прелюдии Шопена. Одну за другой.
Анисимов находился в богато убранной комнате, библиотеке или кабинете, судя по большому числу книг в высоких шкафах.
Он встал и, подойдя к одному из них, принялся рассматривать корешки переплетов: книги из различных областей знания на английском, немецком и французском языках. Есть и итальянские по истории искусства, и даже японские.
