— Тьфу! — плюнул Поэт. Он встал и зло выключил визор. — Ты когда-нибудь у себя на Земле слышал что-либо подобное? — осведомился он. — Технично, правда? Нагромоздить кучу лжи, наподдать Дернии, постараться дискредитировать Марана если не так, то эдак… Рука об руку, видите ли! Бывшие сограждане! Но все это пустяки. Главное, они готовы угробить десятки тысяч людей, лишь бы не признавать ни одной из своих ошибок. Подонки!
— А чего ты ждал? — поинтересовался Дан. — Раскаяния, что ли? С биением в грудь и рыданием? Это тоже, знаешь… Красиво, но бесплодно.
— Плевал я на их раскаяние! Люди же гибнут! А они их еще обратно посылают, сволочи! Хоть бы заткнулись!
— А что это за «свободные»? — спросил Дан.
— «Свободные»? — Поэт задумался. — Право, мне трудно объяснить, Дан. Это очень странная штука. Совершенно стихийное движение. Суть в том, чтобы говорить то, что думаешь. Неважно, где, неважно, кому. Дома в семье, сотрудникам на работе, собутыльникам в баре, просто прохожим на улице…
— По всем признакам ты должен быть вождем этого движения, — улыбнулся Дан.
Поэт серьезно покачал головой.
— У «свободных» нет вождя, Дан. У них не было основателя, Учредительного собрания, у них нет Правления, нет каких-либо планов или программ… если не считать программой стремление приучить людей иметь свое мнение и высказывать его. Они не добиваются постов или влияния, их награда в том, что они делают. Ведь говорить правду сладостно, не так ли? В этом можно почерпнуть наслаждение, которое ничем не заменишь… К сожалению, их немного, не больше, чем Мстителей.
— А разве Мстители все еще существуют? — удивился Дан.
— Еще как. Собираются, орут, маршируют, затевают потасовки со «свободными». Правда, не убивают. Но, как я понимаю, у них есть боевики, обученные, вооруженные и готовые в случае чего свое оружие применить.
— И их не трогают?
— Ну коли уж Маран их не тронул…
— Маран не успел.
— Уж не хочешь ли ты, чтоб Лайва завершал дела, которые Маран не успел доделать?
— Нет, не хочу, — проворчал Дан. — Но то, что эти убийцы гуляют себе… Обидно, что именно до них руки не дошли.
— Да, Мстителям Маран проиграл.
— Ну уж и проиграл. Не так это однозначно. Он все-таки вытащил от них Санту.
— Вытащить-то вытащил, но доказать ведь ничего не смог. А следующую схватку проиграл уже вчистую. Даже если б он выловил всю шайку, ему еще не скоро удалось бы эту историю забыть. То есть не забыть — забыть это невозможно. Но хоть простить… Не знаю, простит ли он себе когда-нибудь…
— Да чем же он виноват?! Можно подумать, он нарочно спрятался за ее спину!
— Неважно. Она погибла от пуль, предназначенных ему, остальное не имеет значения.
— Ты так считаешь?
— Это он так считает! Ты не представляешь себе, Дан, какая у него в душе незаживающая рана.
— Почему это не представляю? — обиделся Дан.
— Потому что не знаешь его так хорошо, как я. Во всяком случае, в этой части. Когда еще он позволит себе полноценные отношения с женщиной…
— Да ладно, не выдумывай! Такой проблемы не существует. Я ведь его видел в Дернии… Собственно, он и тут, по-моему, не теряется…
— Я говорю не об инстинктах, — возразил Поэт. — А о более серьезных вещах.
Дан навострил уши.
— А ты видел Марана… во власти более серьезных вещей?
Поэт задумался.
— Вообще-то я имел в виду будущее. А в прошлом… Редко и не в полной мере. Голова у него вечно была занята чем-то другим. Не то что у меня. Я-то их всех любил.
— Всех?
— По крайней мере, тех, кого выбирал сам. По очереди, конечно. И не очень долго. Но всех. Он — нет. Конечно, его испортили женщины. Избаловали. Когда ему было лет пятнадцать-шестнадцать, они просто не давали ему прохода. «Иди ко мне, красавчик», — передразнил он жеманным голосом. — «Ах какой хорошенький! Ну иди же»…
Дан засмеялся. Поэт засмеялся тоже и сказал:
— Да, забавное было время. Он вечно болтался где-то по ночам, мама — моя, он ведь тогда жил у нас — иногда обнаруживала это и начинала причитать: «Ночь на дворе, а мальчика до сих пор нет, не случилось ли чего»… Я ее успокаивал, а сам еле удерживался, чтоб не покатиться со смеху, когда она называла его мальчиком, я-то отлично представлял себе, где он и чем занимается, он мне, естественно, объяснил, как это делается, и я, с одной стороны, страшно завидовал, что он меня обогнал, а с другой, гордился, что тоже все знаю и могу принимать во время всяких мальчишеских разговоров вид посвященного… — Поэт вдруг погрустнел и перебрал струны. — Ладно, Дан, хватит сплетничать, дай я лучше песню допою.
— Начни сначала, — сказал Дан.
— Пожалуй.
Маран не вернулся вечером. Не вернулся ночью. Не вернулся утром. Правда, каждые пять часов раздавался троекратно повторенный сигнал вызова, что означало, как они условились, расставаясь: «Все в порядке, говорить не могу». И тем не менее…
Поэт, как всегда, нервничал, его непоседливый характер давал себя знать, он то и дело принимался бесцельно кружить по комнатам, поминутно выглядывал в окна — если учесть, что квартира должна была считаться необитаемой, его поведение не подбавляло Дану спокойствия.
Перевалило далеко за полдень, когда послышался условленный стук в дверь. Однако это был не Маран. Пришел Мит. Вид у него был точь-в-точь, как в добрые старые времена, когда утром он появлялся в буфете Малого дворца свежий, отлично выспавшийся — так он выглядел независимо от того, сколько часов ему удавалось провести в постели, выутюженный, не без щегольства одетый, в данном случае в отлично сидевшие на нем бежевые брюки и кофейного цвета рубашку в тон карим глазам. Волосы тоже были причесаны волосок к волоску.
— Так и ходишь франтом? — спросил Дан, пропуская его в комнату.
— А как мне ходить? По-твоему, если я переоденусь бродягой, мои передвижения вмиг станут безопасными? Меня узнали. Ищут Мита. Лицо, а не одежду. — Он положил на стол тощий пакет. — Тут еда. Вы еще не умираете с голоду?
— Почти умерли. Но если тебя ищут, что ты гуляешь по городу? Не боишься?
Мит безразлично пожал плечами.
Дан вдруг понял, что он подражает Марану… не только он, это у них у всех — у Санты, Навера, всех остальных, все они в той или иной степени переняли у Марана его внешнее спокойствие, безразличие к опасности — у Марана настоящее, у кого-то, может, наигранное, определить это не представлялось возможным, нелюбовь к пустой болтовне… Марана трудно было разговорить, в длинные беседы он вступал с очень немногими людьми (Дан втихомолку гордился тем, что был среди этих немногих), а вообще был скуп на слова и сдержан сверх всякой меры. И Мит, несомненно, подражал ему в этом, не только Мит…
