Господи, если бы я все помнила, то понимала гораздо лучше. Я бы знала, что случилось с моим братом, со мной и Джеймсом. Помнила бы прежних друзей. Я бы знала, что произошло с моими родителями. Кажется, все рядом, только руку протянуть, но…
Зазвенел звонок. Я вздрогнула и медленно поднялась из-за парты, решая, что делать. Мимо прошел Джеймс, улыбаясь уголками губ.
– Увидимся, Слоун, – сказал он тихо, чтобы больше никто не услышал.
И по реакции своего тела я поняла: Релм прав, я люблю Джеймса. Хотя, возможно, нам лучше не идти по этой дорожке.
В конце дня я немного побродила по коридорам, разглядывая всех попадавшихся навстречу и стараясь понять, знакомы они мне или нет. Голова еще болела, но не так, как ночью. Неужели мозг успел почти восстановиться?
– Да, ты не торопишься.
Я остановилась. Джеймс со скучающим видом подпирал мой шкафчик. Больше в коридоре никого не было.
– Ты что тут делаешь?
– Тебя похищаю. Поехали, – он показал на дверь второго выхода.
– Нет уж, спасибо. Вчера ты меня послал с моими откровениями, ясно дав понять – нечего притворяться, что раньше все было гладко.
– Я часто говорю глупости, Слоун, но мысль лишиться возможности с тобой говорить сводит меня с ума. Может, я сегодня даже не спал. Может, я пытаюсь загладить свою вину.
– Втягивая меня в новые неприятности?
– Точно.
Не удержавшись, я рассмеялась. Судя по хитрому огоньку в глазах Джеймса, он нарочно добивается пристального внимания Программы. Неужели раньше мне в нем нравилась эта дерзость?
– Если нас увидят вместе, то позвонят моей матери, а она обратится в Программу.
– Тогда ноги в руки, чтобы не увидели.
Я не знала, не слишком ли рискованно и дальше нарушать правила. Релм просил меня остаться живой и здоровой, а шальная выходка поставит под угрозу и то, и другое.
– Со мной будет весело, – прошептал Джеймс.
– Да ладно?
– В лепешку расшибусь.
Я вздохнула, с опаской огляделась и, пока никто не видит, подхватила свои вещи и пошла за Джеймсом.
– Вижу, ты опять на папиной машине, – сказала я, когда мы уже ехали.
– Я ее угнал. Ему не нравится, когда я ее беру. Что-то мне подсказывает, что он и раньше этого не одобрял. Скрепя сердце задабривал меня после Программы.
Я сцепила руки на коленях, не зная, надо ли заводить разговор о нашем прошлом романе. Нитка от моей блузки так и осталась у Джеймса на мизинце.
– Куда едем?
– Есть одно место, вчера нашел. Оно… идеальное. Хотел кому-нибудь показать, но, черт, у меня же нет друзей.
– Может, благодаря твоему уникальному характеру?
Он засмеялся.
– Да ладно, Слоун, я вовсе не так уж плох!
– Ты ужасен.
Джеймс перестал улыбаться и вроде бы задумался. Мимо проносились поля и пастбища.
– Не люблю, когда меня обижают, – сказал он. – С детства со мной такое. Должно быть, это как-то связано с уходом моей матери – пусть даже я не знаю, как именно, – но мне проще держать людей на расстоянии, не давая себя задеть.
– Брэйди ты, однако, открылся, – тихо сказал я. Меня Джеймс тоже допустил к себе.
Он кивнул:
– А теперь той дружбы нет, и от этого больно. Знать, что у меня что-то было, а теперь нет, – как дыра в груди. Иногда кажется, эта боль способна меня убить.
Да, это беспричинная пустота, которую не заполнить. Я уже убедилась, что Релм прав: одно-два сохранившихся воспоминания могут довести до безумия.
Джеймс тяжело вздохнул и включил радио.
– Ты портишь все веселье, Слоун. Поездка задумывалась как развлекательная.
– Ты прав. – Я уселась поудобнее и некоторое время смотрела на Джеймса. Мне нравилось непринужденное, спокойное выражение его лица, особенно теперь, когда я знала, что в нем есть и мрачные стороны. Может, эту мрачность уравновешивает живущая в нем неистовая любовь?
Которую он когда-то питал ко мне.
Джеймс свернул на двухполосную дорогу. Я снова обратила внимание на шрамы у него на руке и рассеянно провела по ним указательным пальцем. Джеймс резко втянул воздух.
– Извини, – я убрала руку. – Я просто не понимаю, откуда они такие.
– Ничего, – сказал он. – По возвращении я спрашивал, а отец ответил – у меня там было уродливое тату, в Программе вывели. Скажи, странно? Зачем-то вывели рисунок тушью с моего тела. Знать бы заранее, так я бы для них на заднице нарочно послание наколол.
– Или графику.
Джеймс засмеялся, глядя на меня, будто старался что-то понять.
– Знаешь, а приятно, когда ты меня так трогаешь.
В животе стало щекотно, но Джеймс уже отвернулся к дороге. Слегка дрожащими пальцами я снова потянулась к шрамам и принялась легонько их обводить.
Его плечи расслабились, губы смягчились в улыбку. Кожа была горячей и гладкой, и я подумала – наверное, раньше мне нравилось к нему прикасаться. Я подалась к Джеймсу и нежно поцеловала туда, где шрамы, после чего выпрямилась и уставилась на дорогу, переполняемая желанием.
– Поцеловала, теперь все заживет.
Стояла тишина, пока Джеймс не ответил:
– Да, теперь все заживет.
Пульс у меня уже почти не частил, когда Джеймс остановил машину у травянистого холма. Он выключил мотор и потянулся на заднее сиденье за одеялом.
– Приехали, – сказал он довольным голосом. Я смотрела в окно, и сердце судорожно билось в горле. – Что случилось?
– Здесь же… – Я старалась отдышаться и отогнать печаль. – Здесь река.
– Ну, холодновато, конечно, зато какая красота, – сказал Джеймс, будто меня требовалось убеждать. И будто я впервые тут оказалась.
Я взглянула на Джеймса со слезами на глазах:
– Брэйди меня сюда постоянно возил.
У Джеймса вытянулось лицо. Он взглянул на полотенце в руке. Я видела, что он старается вспомнить, но ничего не выходит.
– Извини, – пробормотал он. – Нам тогда надо…
– Нет, – возразила я, – мне здесь нравится. – И я не кривила душой. Если где-нибудь я и могу почувствовать себя ближе к брату, так это здесь. Джеймса мой ответ, видимо, устроил. Выбравшись из машины, он подождал меня, и мы вместе зашагали по зеленой траве.
Река отсюда выглядела потрясающе: солнце превращало ее в расплавленное золото, валуны у берега щекотала мелкая рябь.
– Здесь даже красивее, чем я помню, – сказала я.
– Я знал, что тебе понравился.
Я искоса взглянула на него:
– Значит, ты обо мне думал?
Джеймс пожал плечами, и я поняла – ни за что не признается. Внизу лениво текла река, над головами щебетали птицы, деревья обступали лужайку со всех сторон, отчего становилось уютно, будто это место принадлежало только нам.
