Вслух же сказал, усмехнувшись в бороду:
— Слышь, Макухин… Какая разница, кто с ним беседу проведет? Что старшина, что отставной полковник, все едино. Так?
— Так — жирная физиономия Макухина расплылась в улыбке.
— Ну вот, я думаю — ты давай топай за сыном в школу, а я с Матвеем тут поговорю… Сниму с тебя эту неприятную обязанность.
— Ой, спасибо, Валерий! Ладно… Тогда я побежал, а ты ему мозги прочисти как следует, чтоб не нарушал в следующий раз… Да он и так не будет, я же с их семьей знаком. Ну, здравия желаю! Побежал…
Дареславец, выйдя из машины, перехватил задержанного торговца, и они отправились в парк перед мэрией, у здания театра. Пенкин быстро соображал, но стереотипы сыграли с ним дурную шутку. Торговец видел, что чиновник выехал из мэрии на роскошном "Итильвагене", а старшина к нему обратился "господин полковник в отставке".
Матвей подумал: "Полковник и старшина — одна банда. Cейчас этот холеный тип начнет вымогать деньги. Ради этого, очевидно, и затеяли мое задержание". Когда Дареславец завел речь о грозящем торговцу неподъемном штрафе, а вслед за тем — о "дружеской помощи", то подозрения Пенкина переросли в уверенность. При остром уме, Матвей никогда не скрывал своих чувств. Он был несдержан, резок и страстен. Мытарства последнего времени окончательно расшатали душевное равновесие парня. Вообразив, будто чиновник вымогает у него взятку, Матвей вскричал, яростно размахивая руками:
— Давайте этот разговор закончим сразу, денег ведь у меня нет. — глаза нарушителя засверкали, он обвиняюще уставил на Дареславца указательный палец — И вот еще что я вам скажу. Это вы во всем виноваты! Именно вы! Вы, чиновники, нам плели байки про свободный рынок! У нас миллионы людей жаждали такого рынка, чтобы работать своими руками — хоть шапки шить или торговать помидорами, и чтобы за это не били по морде и не отнимали деньги. А что получилось?
Дареславец приоткрыл рот, но Пенкин не дал ему ответить. Кровавая волна ненависти затуманила мозг Матвея, и он перешел на визг:
— Кто раньше был богачом и начальником — остался им и сейчас! Взяточники! Пауки! Где ваша хваленая свобода?! Ваше государство, господин полковник, само выращивало бандитов и рэкетиров! Вы устроили нам дефолт! Вы запретили торговать не только на улицах, но и в ларьках. Всех переводите в торговые комплексы. А кто выдержит тамошнюю арендную плату?? — Пенков, все более заводясь, кричал уже в каком-то экстазе, как древний пророк — Кто в Рабсии имеет право быть бизнесменом? Только бывшие директора и чиновники! И раньше вы неплохо жили, а теперь еще лучше. А мою мать, которая всю жизнь травилась на химзаводе, на вас работая, — палец Пенкина еще острее вытянулся в сторону Дареславца — ее выкинут теперь на улицу за какие-то паршивые календарики! Что вы нам построили? Какой-то феодализм! Административно-командный рынок со звериным лицом! Про демократию я уж вообще не говорю — ее как не было, так и нет! Смерть Медвежутину и его сатрапам! А если вы после этих слов обвините меня в "крайнизме" — мне плевать! Хуже чем есть, мне уже не будет!
Дареславец невозмутимо слушал выкрики задыхающегося от ярости молодого человека. Взгляд Валерия был все напряженнее, все внимательнее. Чиновник заинтересованно склонил голову набок, слушая поток жгучих обличений. Наконец, Пенкин умолк. Оправив черную бороду, Дареславец грустно усмехнулся:
— Ваше счастье, что парк пустует. Иначе вокруг собралась бы толпа. В крайнизме я вас обвинять не стану, хотя имею все основания. Вы сказали много верного о чиновниках. Но не обо мне. Регулирование малого бизнеса — это не моя область. Ваш стиль мышления мне симпатичен, молодой человек. Куда более, чем вы думаете. Я помогу вам решить проблему, причем совершенно бесплатно.
Пенкин ожидал услышать в ответ все что угодно, только не это. Он ошарашено взглянул на Дареславца — уж не издевается ли тот над ним? Валерий, отечески взирая на Пенкина, усмехнулся и произнес:
— Да, вы не ослышались. Денег мне от вас не нужно. Я готов оказать вам дружескую услугу. Конечно, если вы сумеете молчать о ней. Впрочем, это в ваших интересах, так?
— Хм… Дружескую? Я не понимаю. Впрочем, догадываюсь. Вы работаете в полиции, да? Вы что, хотите сделать из меня стукача? Нет уж. Пусть присуждают штраф, я как-нибудь постараюсь расплатиться, взять взаймы у знакомых. Я не способен быть провокатором. Уж такой я человек. Не смогу стать другим.
— А зачем? Вы мне нужны именно таким, Пенкин. Ну, ну… Не разевайте рот от недоумения, мезлянская ворона залетит! Вот вам номер моего кабинета в мэрии. — Дареславец протянул визитную карточку. — Когда у вас будет суд? Через две недели, так?
Пенкин устало кивнул.
— Встретимся на этой лавочке, за три дня до суда. Побеседуем. Это в ваших интересах. Ну, а теперь — до свидания. Надо спешить, уже обеденный перерыв кончается. Вот черт, сорвалась проверка на заводе…
"Да, именно так все и было" — вспомнил Дареславец — "Я тогда вернулся в мэрию, а остолбеневший торговец еще полчаса не мог прийти в себя. Сидел на лавочке, оттирая пот со лба. Уж я-то видел из окна кабинета. И к остановке шагал, пошатываясь от страха. А чего бояться? Небось, теперь не боится. Скоро начнет подпольную работу. Деньги на уплату штрафа мы ему дали тогда. Матери помогли, достав лекарства. Разрешение на торговлю выдали. Фортуна! Выехал бы я на десять минут раньше — и пропал бы молодой человек. Сколь безжалостны правила игры… А кто установил их, кто виновен? Правящая верхушка, кто же еще!"
Валерий сокрушенно вздохнул и нажал на акселератор.
План "Генезис" (Пропаганда: переносчик Юрлов.)Разговор подпольщика Рэда с художником Юрловым прошел как по маслу, без неожиданностей. Художник поведал, что пару лет назад назад его старый друг и коллега отправился в Моксву на выставку "Осторожно, рабославие!". Это культурное мероприятие, проходившее в музее при поддержке умеренных либералов, было направлено против попыток господствующей церкви навязать свое мнение обществу. По мере реставрации капитализма, рабсийские церковники наглели с каждым днем. Из-под маски религиозной организации, ранее вопившей о "гонениях", коим она подверглась в революционные годы, высунулась волчья морда организованной преступной группировки, торгующей водкой и табаком при льготных налогах. Кроме того, она покрывала фашистские организации. Она разносила ложь, будто подлая и преступная рабсийская власть якобы происходит от бога. Она лезла грязными лапами в государственный бюджет и в систему образования. Все это и высмеивали прогрессивные художники в своих картинах. Они напоминали обществу, что по конституции Рабсия остается светским государством. Показывали, как опасны попытки церковников навязать народу средневековую идеологию. Никто не предполагал, что выставка завершится погромом. Штурмовики-свинхеды, благославленные рабославным жрецом, явились в павильон на четвертый день ее проведения, и начали все крушить. Музею был нанесен ущерб в несколько тысяч гроблей, испорчены экспонаты, порваны холсты. Друг Юрлова, вложивший огромный труд в написание картины "Церковный сход в Туроградской области", заслонил холст своим телом — и получил по голове смертельный удар бейсбольной битой. Правительство Рабсии решительно встало на защиту погромщиков и убийц. Подняли вой фашистские и церковные издания: "Черная центурия", "Шутрмовик", "Рабсийский кулак". В Государственную Дурку фашистские мерзавцы организовали присылку сотен писем от обманутых ими людей, где художники всячески очернялись. В результате уголовное дело возбудили не против фашистских убийц, а против организаторов выставки. Художников стали вызывать на допросы. Подстрекатель убийц — "духовный отец", благословивший погромщиков, был представлен в прессе чуть ли не героем. Происходящее показало уровень влияния клерикальных сил, исходящую от них угрозу и полную безнаказанность гадов. Законные методы борьбы против них были бессильны.
