— Вы чего здесь?!
В этот момент люк, ведущий на чердак, распахнулся, и вниз торопливо спустился папа — лицо у него было помятое, но на плече, как я и надеялась, висел карабин; следом показался Сережа — тоже вооруженный. Они быстро взглянули на нас и, убедившись, что мы в порядке, осторожно подошли к двери, прислушиваясь, — а по лестнице уже слетели Андрей, Мишка, и — последним — Леня, которому спуск по вертикальным ступеням давался труднее всех. Из-за двери доносились голоса — я могла разобрать только отдельные слова, но мне показалось, что собеседников у нашего хозяина прибавилось; кто-то вдруг отчетливо произнес:
— Так ты опять дорогу, выходит, почистил? Мы же договаривались… — И дальше голоса загудели все разом, совсем уже неразличимо, слышно было только гулкий бас хозяина, каждое слово которого выдавалось из общего гвалта, словно камень из воды — «бабы с дитями», — сказал он сначала, и потом еще — «здоровые все, говорю же — здоровые!», но голоса эти, которых теперь уже явно было больше, чем два, продолжали звучать с нарастающей громкостью, пока наконец старик не взревел матерно и почти нечленораздельно, и тогда шум за дверью неожиданно утих, сменившись тихим, недовольным ворчанием, а потом внешняя дверь хлопнула — собаки снова резко взлаяли и умолкли, словно люди, показавшиеся во дворе, были им знакомы, — и стало тихо.
— Ну вот что, — сказал хозяин, вернувшись к нам — лицо у него было мрачное, — я хотел вам предложить еще одну ночь переждать, больно дорога нехороша, но по всему выходит, что надо бы вам нынче же уехать.
Мы смотрели на него молча, и тогда он, оглядев нас, продолжил, досадливо сморщившись:
— Сразу они не полезут, но долго я их не удержу. Вы не подумайте чего — они люди неплохие; ну как неплохие — нормальные они, обычные, просто слишком уж у вас всего с собой много. Они не голодают пока — да и не будут они голодать, нас озеро кормит, и запасов у нас полно, но вот вещи ваши, машины, ружья вон, — он говорил теперь так, словно сердился на нас за то, что одним своим появлением здесь, в этом спокойном и мирном месте, мы нарушили какой-то хрупкий баланс, с трудом достигнутое равновесие, которого никак теперь не поправить, даже если мы уедем сейчас же, сию минуту, — словом, собирайтесь и езжайте с богом.
Несмотря на то что мы не ели уже больше суток и понимали, что даже получасовая задержка могла дать нам возможность если не поесть самим, то хотя бы покормить детей, что-то в его голосе заставило нас без возражений, торопливо начать собирать вещи; удалившись ненадолго — загнать и запереть собак, все еще изредка принимавшихся нервно лаять где-то снаружи, в темноте — он вернулся, чтобы помочь нам перенести вещи на улицу, в остывшие за короткий зимний день машины. Все четыре двигателя уже работали, но, не сговариваясь, ни у одной из них мы не включили фар — горели только несколько тусклых габаритных огоньков пикапа, в неярком свете которых мы поспешно, стараясь не шуметь и не хлопать дверцами автомобилей, забрасывали внутрь спальные мешки и сумки. Лежащая в нескольких сотнях метров от нас деревня уже не казалась сонной и безлюдной — на улице по-прежнему не было видно ни одного человека, но окна теперь смотрели настороженно и пристально, и от этих невидимых взглядов, которых, возможно, и не было на самом деле, мы чувствовали себя особенно неуютно. Дети уже сидели в машинах, Леня устроился на заднем сиденье Лендкрузера, и даже пес, отбежавший, наконец, облегчиться куда-то недалеко, за сугробы, и мигом вернувшийся обратно, уже занял свое место — только мы все никак не уезжали, потому что у нас оставалось еще одно дело — важное, жизненно важное дело, — к которому мы по какой-то причине никак не могли подступиться; чтобы выиграть еще немного времени, мужчины закурили, стоя на площадке между вполголоса тарахтящих машин, а хозяин все настойчиво говорил что-то о Нигижме, «третий дом по правой стороне, там живет такой Иван Алексеич, вы к нему сразу, ты понял? понял?» — и обращался к Сереже, только Сережа не смотрел на него, не мог смотреть, а вместо этого все поворачивался к папе, пытаясь поймать его взгляд, и когда они наконец посмотрели друг на друга — я задержала дыхание, потому что поняла, что вот, сейчас, сейчас это произойдет — Ира вдруг быстро выступила вперед, загородила собой массивную фигуру хозяина и, прервав его на полуслове, положила свою маленькую руку без перчатки на огромный задубевший рукав его тулупа, и сказала с нажимом, отчетливо:
— Скажите, у вас же корова там, внутри, да? Корова? — и как только он непонимающе кивнул, продолжила: — Нам бы молока немного с собой, детям, они не ели уже целые сутки, молока бы нам, пожалуйста, а?
Если старик и удивился этой странной просьбе, прозвучавшей не к месту и не вовремя, на лице у него ничего не отразилось — коротко глянув на нее сверху вниз, он кивнул и, повернувшись, зашел обратно, в дом. Как только он исчез, она постояла еще немного, словно прислушиваясь — мы, остальные, все еще не шевелились, замерев от неожиданности, а потом в два прыжка оказалась возле Витары и, даже не закрывая водительской дверцы, резко, с ревом сдала назад, приперев Витариным бампером широкую, полукруглую входную дверь — окоченевший на морозе пластик гулко стукнул по деревянным доскам.
— Ну?! — сказала она, обернувшись к Сереже и взглянув на него из-за руля коротко и зло. — Что вы стоите? Где канистры? Или вы грейдер собирались угонять? — и от этого ее окрика Сережа вздрогнул, бросил недокуренную сигарету себе под ноги и торопливо побежал к машине и распахнул багажник; следом за ним метнулся Андрей, а папа, на ходу сдергивая карабин с плеча, направился к цистерне и принялся старательно откапывать какую-то громоздкую конструкцию, прилепившуюся с ее ближайшего к нам торца.
— Молоко — детям? — переспросила я, все еще не веря своим ушам, и она ответила тихо и устало, словно все силы, которые у нее были, она вложила в этот свой прыжок за руль и резкий, в полтора метра маневр, который, похоже, стоил Витаре бампера:
— По крайней мере, это лучше, чем то, что они задумали.
— Да он же вернется сейчас, через несколько минут, — сказала я безнадежно, — как только сообразит, зачем ты его отослала, он же слышал этот грохот наверняка, вся деревня, наверное, слышала…
— Анька, — проговорила она медленно и горько, опустив голову, и я подумала — она первый раз назвала меня так, не «малыш», не «Аня», а вот так — как зовет меня Сережа, словно мы с ней просто добрые знакомые, словно ничего и не было. — Он не вернется, — сказала она. — Он уже все понял, он, наверное, еще вчера это понял, сразу же, как только мы увидели цистерну, он просто ждал, что мы будем делать, а они все пили с ним этот дурацкий спирт, и трепались, и ничего не делали, а сейчас у них уже не осталось времени, чтобы сделать это правильно.
