Именно поэтому было очень легко поверить в то, что одной недели, в течение которой с Нигижмой не было связи, с лихвой хватило бы для того, чтобы болезнь добралась сюда и погубила всех ее немногочисленных жителей, или те самые появившиеся в округе «лихие люди», как назвал их старик, нашли наконец сюда дорогу; и деревня эта кажется такой безлюдной и мертвой потому, что она на самом деле безлюдна и мертва и нет уже никакого Ивана Алексеича в третьем доме справа, к которому мы даже могли бы обратиться за помощью, если бы у нас хватило теперь на это совести. Правда, все могло быть иначе — возможно, четыре больших, тяжело загруженных автомобиля, издалека заметных на пустынной дороге, заставили обитателей деревни запереться в домах, спрятаться, и сейчас они наблюдают за нами из темноты своих окон, провожая нас глазами: кто-то — с недоверием и страхом, а кто-то, очень может быть, через прицел охотничьего ружья.
— Не нравится мне здесь, — сказала я, поежившись, — поехали быстрее.
— Пап, давай поскорее проскочим, — тут же сказал Сережа в микрофон, словно ждал этих моих слов, и папа ответил ворчливо:
— Не могу быстрее, дорога видишь какая, не хватало еще посреди деревни завязнуть. Не паникуйте, если они сразу на нас не набросились, то дадут нам проехать.
Я смогла выдохнуть только километра через три-четыре после того, как неприветливая Нигижма скрылась за поворотом и пропала, словно ее и не было, и заснеженные, казавшиеся бесконечными поля по обеим сторонам дороги снова сменились густым лесом. В этот момент Андрей сказал:
— Все, ребята, не знаю, как у вас, а я все топливо сжег, бак пустой, больше мы не протянем, давайте остановимся.
— Давай отъедем еще хотя бы километров на пять, — предложил папа, — нехорошо вот так, у них под носом…
— Я последних пятнадцать километров тяну на честном слове. — Андрей говорил тихо, почти шепотом, но слышно было, с каким трудом он заставляет себя сдерживаться и не кричать, — между прочим, я все топливо спалил, пока Лендкрузер ваш вытаскивал, так что если я говорю, что больше мы не протянем, значит, не протянем, — едва закончив фразу, он остановил машину, и нам ничего не оставалось, как последовать его примеру.
Стоило мне распахнуть пассажирскую дверь, как пес тут же вскочил и попытался даже просочиться между спинкой моего сиденья и боковой стойкой; как только я выпустила его, он немедленно бросился в лес, петляя между деревьями, и исчез, а я с тревогой смотрела ему вслед, думая о том, что неожиданно для себя самой из всей нашей странной компании я выбрала не человека, а этого большого, незнакомого и, пожалуй, даже не слишком дружелюбного зверя, чтобы добавить в короткий список тех, за кого я готова волноваться. Этот список — или, скорее, круг, всю мою жизнь был невелик, а в последние несколько лет сжался катастрофически и вмещал уже только самых близких — маму, Сережу, Мишку, даже Ленка — и та была последнее время скорее снаружи, чем внутри; и дело было даже не в том, насколько им удалось поладить с Сережей, просто с тех пор, как он появился, весь остальной мир как-то обесцветился и отступил, сделался неважен, как будто кто-то отделил от меня всех, кого я знала раньше — друзей, знакомых, коллег — прозрачным, притупляющим звуки и запахи колпаком, и все они, оставшиеся снаружи, превратились в тени на стене, узнаваемые, но не имеющие больше значения. И вот теперь этот желтый, мрачный пес, приходящий и уходящий, когда ему вздумается, заставляет меня искать его глазами, беспокоиться о том, что он не успеет вернуться, и о том, что я не сумею уговорить остальных подождать его.
Я вышла на обочину и, выудив смятую пачку из кармана, на ощупь нашла в ней последнюю сигарету. За моей спиной мужчины сосредоточенно выгружали на снег тяжелые, уютно всплескивающие двадцатилитровые канистры, перекрикиваясь — «Андреич, посвети, я лючок не вижу», «Мишка, хорош, эта последняя, больше не влезет», а я все шла по застывшему краю дороги с незажженной сигаретой в руке и не могла заставить себя остановиться, мне вдруг остро, непреодолимо захотелось отойти как можно дальше, чтобы и свет фар, и человеческие голоса на какое-то время исчезли — ненадолго, хотя бы на минуту, на пять минут остаться одной в этой морозной, свежей темноте; мне просто нужна была пауза после ночи, проведенной с чужими женщинами в тесной и душной комнате, и я сделала пять шагов, десять, когда Сережа окликнул меня:
— Анька! Ты куда?
Я не остановилась; я даже не смогла ему ответить, а просто помахала рукой и шагнула еще один раз, и еще, я отойду недалеко, просто чтобы не видеть никого из вас, я никого не хочу сейчас видеть, я так устала от того, что рядом все время кто-то есть, оставьте меня, дайте мне хотя бы немного времени. Я прекрасно понимала, что далеко не уйду — мне нужно было не одиночество, а всего лишь его иллюзия, безопасный суррогат; достигнув места, где свет автомобильных фар сделался едва различим, а звуки слились в однородный гул, я остановилась и замерла. Сразу они меня не хватятся, подумала я, у меня есть в запасе минут пять, а то и десять, я подожду, я просто постою здесь, в тишине, а когда они будут готовы, они позовут меня, я услышу и вернусь.
Снег, лежавший вдоль дороги, был нетронутым и чистым, и не заботясь о том, как глупо это, наверное, могло бы выглядеть со стороны, я опустилась на колени, а затем легла на спину и запрокинула голову; только сейчас я заметила, что снегопад прекратился — так же неожиданно, как и начался. Лежать было холодно и мягко, словно на пуховой перине в нетопленой спальне — над моей головой, в черном безлунном небе отчетливо проступили вдруг крупные, яркие звезды, а я лежала на спине и курила — с наслаждением, неторопливо, здесь темно, и они ни за что меня не увидят и не станут спрашивать — какого черта ты лежишь на снегу; это невозможно объяснить, я ни за что не смогла бы объяснить им — никому, даже Сереже, зачем мне это нужно. Краем уха я все еще слышала шум голосов, хлопанье дверей — но звуки эти казались очень далекими, почти ненастоящими; казалось, можно сделать над собой легкое усилие — и перестать их слышать совсем, и мне уже почти это удалось, как вдруг я поняла, что в однотонный гул этих успокаивающих звуков вплетается еще один, посторонний и совершенно сейчас неуместный, и какое-то время еще лежала так же спокойно, просто пытаясь понять, что это за звук, и сделала даже одну или две затяжки и только потом поняла и, приподнявшись на локте, вгляделась в непроглядную черноту, укрывшую от наших глаз петляющую, ведущую к Нигижме дорогу — и тогда я вскочила, отбросила недокуренную сигарету и побежала назад, к машинам, стараясь как можно скорее сократить расстояние, отделяющее меня от остальных.
