Я ли вложил пистолет в его руку, я ли выгнал его на улицу и принудил убивать людей?
Нет.
Это сделали вы. Вашими ставками. Вашей жаждой зрелищ, вашей жаждой крови.
Вашим азартом и вашим равнодушием. Вашим интересом и вашим безразличием.
Впрочем, я не призываю их мстить вам всем. Я вообще не призываю их мстить.
Месть — это блюдо, которое пожирает самого повара.
Вам не кажется, что вокруг нас и так слишком много смертей?
Стоит кому-то заговорить о Черной Лотерее, как в ответ он сразу же слышит выкладки статистики. В автомобильных авариях гибнет больше людей.
Ну и что?
Это разве повод для того, чтобы довериться случайному выбору и убить еще больше?
Я не выступаю против оружия. Оружие нужно для самообороны.
Я не выступаю против дуэлей. Пусть каждый думает, что он говорит или делает.
Но я выступаю против слепого случая, когда человек, купивший оружие для своей защиты, превращается в жертву всеобщей травли, в зверя, которого загоняют всей толпой. А потом, в подавляющем большинстве случаев, он превращается в покойника.
Дело же не только в том, что в год умирает десять невинных людей. Дело в том, что они умирают при вашем попустительстве, а иногда и при полном вашем одобрении.
И это ожесточает сердца.
Оно вам надо? А если надо, то зачем?
Не отвечайте на этот вопрос мне. Просто подумайте об этом.
Найдите ответ хотя бы для себя.
Мне говорят, что это бесполезно. Мне говорят, что вы хотите хлеба и зрелищ. А вы знаете, что это выражение появилось еще до нашей эры? А вы знаете, что таким способом патриции Древнего Рима управляли презираемым или плебсом? Неужели мы так недалеко ушли от тех времен? Неужели мы ничем не отличаемся от дикарей? Поколения, мечтавшие о звездах, выродились в поколения, мечтающие о гладиаторских боях?
Я думаю, что все это не так.
Как лидер официально зарегистрированной партии, я выношу этот вопрос для всеобщего голосования.
Поддержите меня или проголосуйте против. Но пусть ваш выбор будет осмыслен. Представьте себе, что в следующем розыгрыше Черная Метка может выпасть вам, вашему мужу, вашему брату, вашему отцу или сыну.
Нужны ли вам зрелища такой ценой?
Расскажите мне об этом.
Ну, а мое мнение вы знаете.
Я считаю, что Черная Лотерея должна быть закрыта».
— Хорошо, — сказал Тунец.
— Пафос зашкаливает, — сказал Гена.
— Так надо, — сказал Гусев.
— Мне готовить заявку?
— Да.
— Реакции на послание дожидаться не будем? А то, может, ну его…
— Готовь заявку, — сказал Гусев.
— А ты готовь зонтик, — посоветовал Гена. — Ибо сейчас над тобой разверзнуться хляби небесные и прольется дождь, и будет он отнюдь не розовым и конфетным.
И стало так по слову его.
Хляби разверзлись, дождь пролился, и был он далеко не розовым и совсем не конфетным.
Радикальные противники обвинили Гусева в том, что он слаб, мягкотел, продался американцам, китайцам и добивается развала страны посредством отрицания истинных мужских ценностей.
Гусев смеялся. Больше ему ничего не оставалось.
Люди же умеренные говорили, что Гусев, конечно, молодец и, может быть, даже голова. В принципе. Но вот в данном случае он немного погорячился.
На следующий день на сайте правительства появилось инициированное им голосование. В первые несколько часов позиция Гусева получила поддержку десяти процентов голосов. А потом все заглохло. Цифры на экране сменялись, но слишком медленно. За сутки вышло еще около процента.
Гусев всерьез начал размышлять о выборе между запоем и депрессией.
Но публичные дела требовали его присутствия, поэтому ему не удалось впасть ни в то, ни в другое.
— Мы проиграли, — сказал Гена.
Гусев налил себе на три пальца коньяка, глотнул и закинул ноги на офисный стол. Несмотря на поздний вечер, штаб продолжал трудиться. Там, за закрытыми дверями гусевского кабинета.
— Мы проиграли, — повторил Гена. — Обычно прошедшие законопроекты в первые сутки получали от тридцати пяти до сорока процентов голосов, и потом пару месяцев добирали остальные. Одиннадцать с половиной процентов в первые сутки, когда голосуют убежденные сторонники идеи — это провал. Это значит, что все остальные — сомневающиеся и противники, и еще сорок процентов нам не убедить от слова «никогда».
— Голосование бессрочное, — напомнил Тунец.
— А толку-то? — спросил адвокат. — Сколько их таких бессрочных на том же сайте висит? С замершими счетчиками на позабытых страницах?
— И что ты предлагаешь? Поднять лапки кверху и сдаться?
— Можно еще одно покушение устроить, — мечтательно предложил Гена. — Привязать его к игре, и чтоб попутного ущерба было…Поднимем резонанс.
— Нет, — сказал Тунец.
— Ни за что, — сказал Гусев. — И никакого попутного ущерба.
— Так что же делать?
— Работать дальше, — сказал Гусев.
— Без каких-то решительных ходов мы эту ситуацию не переломим.
— Вот только революцию мне тут не надо предлагать, — сказал Гусев. — Мы пойдем медленно, но верно.
— В светлое будущее? — скептически осведомился адвокат.
— Просто в будущее, — сказал Гусев.
— И осветим его сиянием наших сердец?
— Знаешь, за цинизм в нашей компании отвечаю я, — сказал Гусев. — А ты выбери себе какую-нибудь другую роль, потому что двух меня эта партия просто не выдержит.
И они продолжали работать. Спорить, убеждать и агитировать. Цифры на счетчике росли, но очень медленно.
А рейтинг действующего президента так же медленно падал.
В промозглом и сыром апреле, когда снега уже сошли, а тепло еще не наступило, Гусеву позвонил Кац.
— Давно не слышались, — сказал Гусев.
— Я вам звонил несколько раз, но вы не брали трубку.
— У меня были дела, — сказал Гусев. — Извините.
— Ничего страшного, Антон, — сказал Кац. — Я понимаю, что политическая карьера отнимает много времени и сил.
— Отнимает, — согласился Гусев.
— И все же, нам нужно поговорить.
— А это кому нужнее, вам или мне? — уточнил Гусев.
— Я думаю, этот разговор может быть важен для нас обоих.
— И о чем мы станем разговаривать?
— Об этом не по телефону. Приезжайте к нам в офис…
— Нет уж, — сказал Гусев. — Лучше вы к нам.
— Я не люблю пафосные бизнес-центры, — сказал Кац. — Давайте тогда на нейтральной территории?
— На нейтральной, так на нейтральной, — сказал Гусев. — Аллея, которую я когда-то подметал, вас устроит?
