Сан Саныч оттягивал починку холодильной камеры всеми средствами, но в конце концов профессионализм пересилил любопытство, и Сундук взялся за работу, с которой справился очень быстро: дело мастера боится.
Тайна бесформенной массы все еще не была раскрыта.
Со всей возможной медлительностью Сундук собрал инструменты, но Никита по прежнему не желал открыть ему то, что скрывала под собой простыня.
«Вот зараза,» — думал Сан Саныч. — «Чего он так меня мурыжит?»
— Никита Палыч, ну не мучь меня, — не выдержал Сундук, когда Никита в очередной раз не обратил на него внимания и не причастил к великой тайне человеческого бытия, — покажи, что у тебя там лежит!
Никита непонимающе уставился на мастера, затем лицо его озарилось узнаванием и он сказал:
— Ах, это… — и откинул простыню.
На столе лежал двигатель.
— Лодочный мотор у меня сдох, — пожаловался Никита ошеломленному Сан Санычу. — Слушай, Сундук, а ты в моторах не шаришь сам? а то я приятеля, спеца по моторам, все никак вызвонить не могу, больше часа уже жду! Ты не сомневайся, я заплачу.
Вообще-то Сундук разбирался в моторах, и даже сам имел «казанку», но подобного разочарования Никите простить не смог и соврал, что не силен в этой технике, после чего собрался и ушел.
Но не тут-то было, пришлось ему возвращаться буквально от порога родного дома, потому что впопыхах Сундук оставил в мертвецкой ключи от квартиры. Ругаясь и чертыхаясь, кляня проклятого Никиту, Сан Саныч проделал обратный путь менее чем за полчаса, и застал Никиту у стола с открытым ртом.
Вокруг стремительно разносился запах тления.
— Сан Саныч… — не глядя на мастера позвал Никита. — Вы когда-нибудь что-то подобное видели?
Голос Никиты не обещал ничего хорошего, но любопытство Сан Саныча было сильней чувства самосохранения, и он подошел поближе. На столе перед Никитой все так же лежал его сдохший лодочный мотор. Корпус его гнил, в нем ползали опарыши, бледные и перепачканные машинным маслом. Черви грызли клапаны. Череп мотора с уже пустыми глазницами тускло сверкал в свете люминесцентных ламп, ребра потихоньку обнажались.
— Это что такое? — прошептал Сан Саныч.
— Я же говорил — мотор сдох. Только что-то странно он себя ведет… — Никита был полностью поглощен зрелищем быстрого разложения.
Сундук думал, что его сейчас вырвет, однако каким-то чудом поток рвотных масс еще держался в рамках желудка. Мотор стремительно разлагался. И вот ведь странное дело: Сан Саныч абсолютно точно знал, что металл разлагается очень медленно и не так эффектно, поскольку его просто ржа ест. А тут прямо фильм ужасов какой-то, вампир на свету гниет. Плоть мотора целыми кусками отслаивалась от скелета и растекалась вонючей лужей по мрамору стола.
— Ну и смердит! — то ли восхитился, то ли ужаснулся Никита.
— Меня щас вырвет, — пообещал Сундук, а так как он был человеком слова, то тут же исполнил обещанное.
— Взаимно, — вырвалось у молодого патологоанатома и его тоже стошнило.
— Что за вонь тут у вас?! — возмутился вошедший в мертвецкую Дегтярук, еще без халата и перчаток.
Подойдя поближе, подполковник тоже расстался с содержимым своего желудка. На столе лежал в луже слизи, в которой копошились червяки, скелет лодочного мотора. Гипертрофированная грудная клетка, маленький таз, короткие ноги, руки длиннее тела в два раза…
— Твою мать… — протянули все трое разом и снова блеванули.
Постепенно мертвецкая заполнилась народом. Народ стоял, смотрел на скелет мотора и блевал, блевал, блевал, пока не приехали люди в скафандрах и не прекратили бесчинство.
Сан Саныч ушел после этого случая в священнослужители. Отстроил часовенку на берегу реки и отпевал там всякую технику. Со временем он стал отпевать и людей.
Сидел Кузя рядом с калиткой, страдал от жары, пялился в синее небо и ждал чуда.
Чего еще можно ждать, когда ждать от жизни уже нечего? Сколько раз он просился, чтобы мамка отправила его в монастырь, да не пускает она. Кто, говорит, по хозяйству мне помогать будет? И то правда, папка помер в прошлом году, таки сгубила его водка проклятая, и теперь Кузя у мамки один помощник. А хозяйство хоть и небольшое, да хлопотное: корова, две свиньи, курей два десятка, огород шесть соток, да еще два участка с картошкой по восемь соток. Вот и летает Кузя как чудо-птица на матюгах да затрещинах, прямо как в армии, где он месяц прослужил да полгода в психушке лежал на освидетельствовании. Ну, не как в армии, конечно… но тоскливо как-то, никакого света в жизни.
Вот его мамка посадила перед домом, на улице, рядом с калиткой, чтобы Кузя, которого на самом деле и не Кузьмой зовут, а Женькой Кузнецовым, продавал молоко, да сметану, да простоквашу. А какой толк, если сейчас подойдет Петька Лысый, опрокинет ящик, на котором выставлены банки да бутылки, да еще и больно ударит по щеке и уё. ком назовет?!
Лысый действительно показался в конце улицы, с приятелем вместе, уже пьяный. Кузя тяжело вздохнул от тяжких предчувствий. От мамки попадет, когда она увидит, что все разбито да разлито. Может, позвать ее?
Солнце пекло нещадно. Лето нынче жаркое выдалось, люди днем старались или за городом, на речке время проводить, или дома сидели, вентиляторами охлаждались. Кто ж пьет в такую погоду? Только Лысый и пьет. Вот он подошел со своим пьяным товарищем, осмотрел Кузю ехидным взглядом и сказал:
— Ну чё, коммерсант. уев, дай простокваши попить.
— Отвя-ань, — промычал Кузя. — Мамку щас позову.
— «Мамку позову»! — передразнил Лысый. — Дай, говорю, простокваши.
Дружок Лысого молчал, но пьяные его глазки буравили Кузю насквозь
— Заплати сначала, — сказал дурачок.
— Да пошел ты на х. й, дурак, — и Лысый отпихнул начавшего уже подниматься со скамейки Кузю.
Женька больно ударился о штакетник и в тоске огляделся. Улица пустая, как будто вымерли все, мамка на заднем дворе, ничего не услышит. Друг Лысого противно ухмылялся и что-то бормотал под нос. Сам Лысый зачерпнул стаканом простокваши прямо из бидона и теперь жадно пил. Простокваша была холодная, только что из голбца, где она остужалась. Кузя посмотрел, как Лысый пьет, а потом коротко, без замаха, ударил ладонью по дну стакана.
Стакан был уже старый, с трещиной от края до донышка, которая словно меридиан делила его на две неравные половинки, которые, как живые, вибрировали под пальцами. Конечно, от удара стакан не разбился вдребезги, хотя Кузя был достаточно силен и удар получился неслабый. Просто наконец две половинки стакана оставили друг друга, острыми краями порезав пальцы и губы Лысого. Заодно оказались выбиты два зуба, и от неожиданности Петька откусил край стакана, располосовав язык и десны.
