— Одну? За фантик? Такого некачественного пива?
— Пиво у нас — супер. А может быть даже, люкс.
— Пиво ваше жидкое, кислое, мутное, незабористое, пенится плохо, и ещё от него чем-то воняет. Воняет? — Культя пихнул в бок долговязого колхозника, выкладывающего на стойку кучу картошек.
— Воняет, — обрадовался колхозник, которому бармен уже подставил две кружки с пивом.
— А раз воняет, налей-ка ему третью, — подначил критик. — Он-то тебе качественный продукт принёс.
— Ага, налей-ка, — поддакнул мужичок.
— Мы уже сговорились, — рыкнул бармен на колхозника. — Забирай свои кружки и катись… А за фантик твой, — обратился он к Культе, — так и быть, налью две.
— И копчёную крысу, — потребовал Культя. — И учти, я — не попрошайка. Я — критик. Я могу тут весь день и всю ночь твоё пиво критиковать. Я буду до тех пор критиковать, пока вы не повысите его качество. Смекаешь?
— Язык отвалится.
— Не беспокойся. Язык у меня о-го-го. Почище, чем у любого попрошайки.
Бармен шлёпнул на стойку две кружки, кинул малюсенькую крысу, ловко выхватил у Культи фантик и пошёл собирать посуду.
В пивнушку вполз беспартийный. Не поднимая головы, стараясь никого не зацепить, он бесшумно пробирался по полу, собирая всяческие отбросы. Он мог находиться тут, среди людей, но лишь до тех пор, пока кому-нибудь не придёт в голову крикнуть, чтоб убирался. Ещё беспартийным не полагалось смотреть Коммунистам в глаза и подавать голос. Ведь каждый, кого присутствие подобного убожества хоть как-то задевало, мог сделать с ним что угодно, хотя бы даже убить, чтобы скормить опарышам. Так многие, пожалуй, и поступали бы, но беспартийные дрались за свою жизнь. Молча, не глядя в глаза, исступленно.
Культя, сияя, пробрался к Кнуту. Отломил у крысы хвостик, кинул товарищу.
— Я-то пополам всем делился, — не одобрил его действия вырубала.
— Эко сравнил — крысу и опарыша. — Культя поднёс тушку к носу и обнюхал её. — Опарыш — баловство, а крыса — еда. Ах, как пахнет! На — понюхай!..
Кнут, сжав челюсти, насупился.
— Чего дуешься? Мы про пиво договаривались, что пополам, а остальное — придача. А придача зависит от способностей. Всё честно.
Кнут достал последний фантик, осмотрел его внимательно и пошёл торговаться. Вскоре он вернулся с двумя толстущими копчеными воронами, жир с которых так и капал.
Критик даже подавился и, не скрывая зависти, уставился на добычу приятеля.
Кнут вспорол тушку ногтем, выковырял потроха, швырнул их на пол. Беспартийный, ползавший по полу, мгновенно подхватил угощение и тут же проглотил.
— Ну ты даешь! — возмутился Культя. — Вше этой — потроха! Я бы и сам их скушал.
— Ты уже и так нажрался. — Кнут принялся разделывать вторую ворону.
— А я бы назавтра оставил.
— У тебя ещё фантики есть и таз, а у бедолаги — ничего.
— Нашел кого жалеть. Его, поди, не так просто из Партии выперли?
— Всякое бывает…
— Нет, не бывает!
Кнут опять бросил потроха под ноги. Культя не выдержал. Отпихнув сжавшегося в комок беспартийного, подхватил с полу кишки и запихал в рот. Потом уселся на прежнее место и стал глядеть на чавкающего товарища.
— Крепкая пища, добротная, — похвалил еду вырубала. — И сытная. Не то, что твои тыквочки.
— И как это в тебя столько влезает? — угодливо подивился Культя в надежде, что Кнут поделится.
— Да вот, уже почти и не лезет. Может, отдать кому? — Кнут окинул взглядом помещение.
Культя нервно огляделся и нежно уставился на друга.
— Когда сильно переешь, может случиться запор, — предупредил он вырубалу.
Тот перестал жевать.
— Действительно. Молодец, что напомнил, — согласился Кнут. — Завтра доем. С картошками вприкуску. Ужас до чего я люблю ворон с картошками.
И тут они заметили попрошайку Сяву, который неторопливо загружал в себя уже третью кружечку чудодейственного напитка и, брезгливо перекатывая губой, как бы нехотя пожёвывал крысу.
— Вот морда, — удивился Культя, — казалось бы, пустой человечишка, без настоящих способностей, а расселся тут, словно капиталист. Может, он и нас угостит? Пивка я, пожалуй, ещё бы выпил.
— Чем заслужишь? Будешь критиковать его попрошайнические способности? Так они у него — на высоте. Пошлёт он тебя.
— А тебя?
— Своей потребностью дать кому-нибудь в глаз я сегодня уже пользовался на рынке. Он и меня пошлёт.
— А ты ему в ухо, — не терял надежду Культя.
— А он меня в Партком.
— Да, безвыходное положение, — согласился Культя нехотя. Кнут встал, почесался, зевнул.
— Пора искать ночлег, — сказал он.
— А я хотел бы женщину. — Культя мотнул пьяной головой.
— Бабу? Сява вон трепался о бабах. Он тебя отведёт.
— Сява? Не верю я этому попрошайке. Хитрый он. А раз хитрый — значит, обманщик. А раз обманщик — значит, плут. А раз плут — значит… — Культя икнул.
— Значит, хитрый, — подсказал вырубала.
— Точно. Он промурыжит нас своими обещаниями, а потом начнёт что-нибудь выпрашивать. Знаю я таковскую публику.
— Правильно. Идём спать, — поддакнул Кнут пьяно. — Баб я, конечно, тоже потребляю с удовольствием, но не осталось у меня ничего, чтобы рассчитаться.
— А, может, этот Сява и не врал, — опять начал размышлять Культя. — Может, он просто надеялся нас попридержать поблизости, чтобы потом каждый день выпрашивать. Логично?
— Да брось ты. Не связывайся. Сам говорил, что он хитрый.
— Хитрый — значит, умный. А умный — значит, не дурак.
— Заклинило тебя что-то, — забеспокоился Кнут.
— А если он не дурак, то ему выгоднее не обманывать. — Культя принялся развивать мысль в приятном для себя направлении. — А если он нас не обманывал — значит, он действительно знает какую-то там Кисю… или Писю…
— Басю, — вспомнил вырубала. — Или Васю.
Культя неверным шагом направился к попрошайке.
— Веди нас к Басе, — потребовал критик твёрдо.
Сява расплылся в добрейшей улыбке, гостеприимно развел руками, склонив голову на бок.
— Как приятно слышать разумные речи, — заговорил он. — И ещё приятнее слышать их от достойных товарищей. Таких товарищей, которые не какие-нибудь там проходимцы, прохиндеи, прохвосты. А очень даже достоуважаемые товарищи. Досточтимые и достопочтенные. Ах, какие…
— Ну, так идём скорее, — не терпелось Культе.
— Идём так идём. Скорее так скорее. Разве я против? Я всегда рад. И не просто рад, а чрезмерно рад. Даже не чрезмерно, а чрезвычайно. Если б ты только знал, как я рад. — Сява перешёл на привычную скороговорку, но с места не сдвинулся.
