— Останутся. Все, с отцом! — послышалось вдруг от ворот, и Винеру пришлось подняться с места, чтобы увидеть, кто это там говорит и как его пропустили.
К ним шел седой человек с бородой, в засаленной одежде. Он был худой и взгляд его широко открытых глаз был диким, и Винер не узнал его.
— Сергей?.. — удивился Кошелев. — Серега-черт, где ты был?!
Он набросился на Сергея сильно, не рассчитал, чуть с ног не сбил. Обнял Крайнева, стал бить по плечу, а Сергей улыбался, но чуть отстранился. Антон радовался, что появился нормальный человек, а то Винер доставал уже.
— Что с тобой? Выглядишь, как… не знаю. Где ты был, бродяга? — Он взъерошил волосы Сергею, — мы тебя месяц ждали, какой, два месяца!
— Вот именно, — подал сзади голос Винер, — сентябрь на дворе, не хочешь рассказать?
— Здесь. Я месяц назад пришел. В лесу жил. Подумать надо было. Потом расскажу.
Обернулся к Павливым.
— Вы остаетесь.
— Только без деда.
Миша сказал громко, и все повернулись к нему.
— Останутся все, — сказал Сергей жестче.
— Ты не имеешь права. Ты не знаешь, как мы живем…
— Имею! Я ношу Христа в сердце! — оборвал Крайнев. — Ты ж еврей, Миша, ты должен понимать, что творишь! Вспомни бога, кровь свою вспомни!
— Ты что несешь, Сергей? Ты болен?
— Они останутся!
В его голосе слышалась воля. Антон понял, что сейчас все зависит от него, от того, какую сторону он примет. Миша смотрел на Антона, Сергей смотрел на Мишу.
— Проходите, — сказал Антон. — Спросите в столовой Свету.
— Я требую созыва Совета, — процедил сквозь стиснутые зубы побелевший от гнева Винер. — Закрывайте ворота, сегодня принимать не будем!
Часовые на воротах его послушались. Миша схватил трость и быстро заковылял по алее к корпусам.
Глаша убедила себя — Сергей умер, и увидев его, решила: он ей мерещится. Потом охнула, прижала руку к груди и пошла к нему, обняла за шею, коснулась щекой:
— Сереж, господи, где ты был? Что с тобой? Ты… как старик.
— К вам шел, — отшутился Сергей, снимая с плеча обрез. — Никита где?
— С Иркой Смирновой, в садике, позвать?
— У вас садик есть?
— Ну, да, садик, школа. Детей в кучку согнали, чтобы работать не мешали. Похудел…
Она пощупала его бок и завалила вопросами — что ел? Как почки? Не спал на земле? Не ел падали? Это нельзя, даже если голод сильный, потому что Драпеко, это их доктор, ты его не знаешь, сказал, что…
Он обнял ее и сказал:
— Хватит. Пойдем к Никите и корми меня.
Пока он ел, она грела воду в двух больших ведрах на печи. Он не стал брить бороду и попросил ее подровнять кончики ножницами. Никита вился вокруг отца как привязанный.
Глаша убирала со стола, стараясь, чтобы руки не дрожали. Она уже оплакала Сергея, и стала думать, как ей жить дальше. И вот он вернулся, живой, невредимый (по крайней мере, так хотелось думать), и она должна быть счастлива, но приход Сергея поселил в ней сумятицу и разброд. Что теперь делать?
Она помогала ему мыться в корыте и со страхом ощущала, насколько он чужой ей. Пыталась себя успокоить, списать на разлуку, мол, не видела давно, отвыкла, но комок в горле никак не проходил, и она гнала мысль, что Сергей всегда был чужим, и ей легче, когда его нет рядом.
А сейчас она вдобавок чувствовала, что вернувшийся человек не был совсем и Сергеем — в его глазах появился странный блеск, какой бывает у людей, увидевших что-то страшное и сошедших с ума, но неспособных забыть виденного.
Она не была рада его появлению. Лучше бы он не возвращался.
У них совсем не было его одежды, и пришлось идти к Сашке, носили один размер.
Сергей надел белую футболку, старые джинсы, а сверху — спортивную куртку на молнии. Перед уходом поцеловал Глашу, а она инстинктивно сжала губы.
Совет лагеря ждал в административном корпусе. Совет не избирали, образовался сам собой, и кроме знакомых Сергею Винера, Игната, Карловича, Сашки Погодина и самого Антона, туда вошли двое новых — Драпеко, врач и Гостюхин, бывший когда-то в Москве мелким чиновником. Сергей спросил, хороший ли врач Драпеко, а Антон сморщился и махнул рукой.
— Нормальный нужен доктор. Я могу у сафоньевских выменять на гречку, пробивал уже. У них врач, из Питера, парень молодой.
— Уже рабами, что ли, торгуют?
— Ну, можно договориться.
— А он-то к нам пойдет?
— Конечно пойдет, они его на цепи держат! — невесело хохотнул Антон. — И он им не нужен, главное. Они целенаправленно там спиваются и его поят, он сидит целый день на цепи бухой. Да он побежит к нам! Сейчас бы Мишу на гречку раскрутить. У нас гречка есть, в принципе.
— Что значит есть? — возмущенно накинулся Винер, который ждал их у корпуса и застал конец фразы. — Она сегодня есть, а завтра нету, Антон!
Дождя не было уже второй день, а перед этим дождило сильно, и лавки были сырыми, но Сергей попросил, если можно, перенести встречу на воздух. Он почти месяц не заходил в помещения, и теперь ему в них было неудобно.
Винер поковылял звать совет на улицу.
Антон поздоровался с проходящим с лопатой на плече мужчиной. Тот ответил и скользнул любопытным взглядом по Сергею. Стал чужим здесь, подумал Сергей. Он не узнавал лагеря — здесь было много людей, выкосили всю траву, подровняли кусты, и ни один человек не стоял без дела — всюду стучали молотки, жужжали пилы, звонко врезались в почву лопаты.
Антон, пока не пришли остальные, стал рассказывать, что было в лагере.
С середины августа пошли и не исчезали беженцы. Разбили лагерь у стен «Зари». Тогда же напали яшинские, Паши Головина. Неделей раньше вырезали бы всех. Но в лагере уже появились Антон с Бугримом, и последний настоял на введении охраны. Людей не хватало, и они вышли к беженцам, выбрали десятерых крепких мужчин, и пустили их с семьями в лагерь.
Когда напали яшинские, завязалась стычка, короткая и яростная. Они не ожидали сопротивления, и их удалось отбить. Погибли шестеро яшинских и двое из лагеря.
— Кто?
— Одного ты не знал. Вторая Оля, Игната жена. В голову, сразу умерла. Они только поженились. Здесь, устроили обряд, с венками…
— Как он сам? — спросил Сергей.
— Плохо, — ответил Антон.
После смерти Оли Игнат обозлился. В Совете держался крайне правой, жесткой позиции. Разобравшись с яшинскими, принялись выживать. Стали рыть вокруг лагеря ров шириной три метра, глубиной два. Сами бы не справились, звали беженцев. День и ночь работали, копали, били на глубине ломом, вычерпывали воду после дождя. Обещали лучших работников брать в лагерь, и те драли землю с утра до вечера лопатами, огрызками досок, когтями. Брали в неделю одного, и надо было видеть лица остальных, когда он с семьей заходил в лагерь.
