Она сидела у окна при свете свечи и смотрела на пустую, темную улицу, ожидая, пока прискачет Паша.
Мария видела по глазам, как он ее хочет. Но он был из избалованных мальчишек, ждавших, пока девушка упадет в ноги, признается в любви и потащит в постель. А сам не решался, оставаясь ребенком. Злым и капризным, выдирающим у мухи ножки и крылья, чтобы посмотреть, что дальше.
Из темноты донесся перебор копыт, дробный и медленный. Паша приехал со всем отрядом. Спешился у ворот и вошел. Отряд остался.
Паша поздоровался, сел и стал без конца поправлять падавшие на глаза волосы. Она предложила чаю. Он положил на стол руки и сцепил ладони.
— Они злятся, что их баба опустила.
Она ответила движением губ, намеком на улыбку.
— Мне не надо, чтобы у меня в отряде, между людьми, напряги были.
— Мне тоже.
— Ты их создаешь, Маша.
— Мне уйти?
— Ты лучший боец, как я тебя отпущу? Да и поздно уже. Какими они теперь вояками будут? Я все думал, когда ехал…
— Что надумал? — спросила Маша, а он опустил глаза.
Паша стал тереть пальцем о ладонь, сильно, до скрипа. Потом посмотрел на Машу и пожал плечами, подчеркивая, что у него нет выхода.
— Или я, или все, Маша.
Он дал ей два варианта, но был и третий. Убить его, ввязаться в перестрелку с остальными и попытаться вырваться. Но куда? Я умру, или меня убьют, и я никогда не увижусь с Сергеем.
И опять внутренний голос, который диктовал все решения последних месяцев, сколь бы глупыми они ни казались, прошептал: ты должна остаться. Мы недалеко от цели. Мы прошли почти весь путь и сейчас не можем свернуть из-за твоей нерешительности. Это всего лишь мясо, Маша. Он будет пользовать твою плоть, но ты сохранишь душу. У тебя есть предназначение, и оно выше тебя и твоих желаний, и сейчас я говорю тебе — выживи.
Ее молчание длилось долго, и Паша чувствовал растущую обиду. Ему казалось, и он даже представлял, пока ехал, Маша бросится ему на шею и признается, что сама хотела быть с ним, но не знала, как сказать, а сейчас каждым мигом длящейся паузы она показывала, как он ей противен.
— Ну? — спросил он холодно, стараясь не смотреть на Машу.
— Я буду с тобой.
Ради нас с Сергеем. Чтобы выжить.
Он отпустил людей и попросил вина. Для нее это было деловое решение, а Паша влюбился. Они стали жить вместе, и это успокоило отряд.
Она подбивала Пашу выступить против «Зари», пока там было всего полторы сотни людей, почти без оружия. Ею не двигала ненависть к Крайневу. Мир поменялся с того времени, когда он на нее покушался, какое там, мир вообще перестал быть. Но у него была жена, и сын, и придуманные обязательства, и это мешало ему быть с Машей. Она не хотела боли его близким. Но понимала, война — лучший выход из любой ситуации, короткий и четкий ответ на все вопросы, а она устала ждать и хотела уточнения всего — жизни, любви, отношений.
Загадка предназначения мучила ее. Она не любила загадок и хотела ясности.
* * *
— Хитрая сволочь, — протянул Головин-старший, глядя на шахматную доску. Он был сед, стар и величав, и при взгляде на него на ум приходило слово «патриарх». Седые волосы зачесывал назад, но они не держались и распадались на пробор. На его носу, крупном и мясистом, покоились очки в тяжелой старомодной оправе.
— Почему? — спросил Паша, не из интереса, а потому, что отец ждал, чтобы Паша спросил. Паша с детства изображал папину публику.
— Собирает земли вокруг себя. Как Карл, Дмитрий или Тиберий. Идет первичное накопление материала. Биологический закон — сильнейший расширяется. Только так выживают.
— Я могу на него сейчас напасть.
Паша, как пришел, стоял в дверях, ожидая, когда отец предложит сесть. Тот не предложил, а садиться самому сейчас было уже глупо.
— Никто на них нападать не будет, Павлик, мы уже проиграли. Можем мир с ним заключить. Расширение, Паша, расширение.
— Чего ж мы тогда не расширялись?
— Я стар, ты глуп, — он передвинул пешку, — кому расширяться?
— Спасибо, пап. Что ты умеешь, так ободрить.
— Я правду говорю. Кто как не отец?
Паша прошел в комнату и остановился за его спиной, глядя в окно. Отец жил в центре Яшина, один в двухэтажном доме. Прислуживавшая ему глухая бабка, Вера Николаевна, бывшая при Головиных уже лет тридцать, при встрече гладила Пашу по плечу, мол, недавно какашки из-под тебя убирала, а сейчас какой красавец. Тоже не принимала его всерьез. Никто не принимал. Ни одна блядь.
— Ты ничего не хочешь. Не не можешь, а именно не хочешь. Ты рос в шелковых пеленках, тебя из роддома на лимузине забирали.
На единственном на весь Яшин, из проката, в нем перетрахалась и переблевалась на свадьбах половина города.
— У тебя никогда не было цели. Только круто выглядеть и тусоваться с такими же… — Он удержался от ругательства. — Ты мог получить образование. Мог в Москву уехать, были же задатки. Но ты не хочешь. Я не понимаю ваше поколение. Ничего не хотите, деньги брать и то ленитесь. Вы и мир просрали, лень было защищать. Ничего не хотите, не умеете, не може…
Паша накинул ему на шею шнур от шторы. Это был перекрученный канатик с золотой ниткой, и душить было неудобно, но отец был слаб и почти не сопротивлялся. Паша стащил его на пол и лег на него спиной. Ему мешала гардина, но он дернул, и штора оборвалась, и теперь ему было легче.
Он устал и сполз с отца.
— Можем, пап, все можем.
Он не знал, задушил или нет. Пощупал шею и ничего не понял. Маленького зеркальца, чтобы приставить ко рту и убедиться, не было. Паша посидел несколько минут, и когда отец не пошевелился, пошел вниз, к Вере Николаевне. Раздался короткий крик, за ним выстрел, громкий, глухой.
Паша снова поднялся и стал шарить по ящикам и шкафам и бить в них стекла.
Вернувшись домой, выпил стакан виски и попросил Машу съездить проверить старика. Живет один, мало ли. Она все поняла по его дрожащим рукам.
Бродяга какой-нибудь залезет и грохнет из-за еды, продолжал Паша. Сто раз ему говорили — возьми охрану. Сто раз — надо жить компактно, в соседях. Мой город, отвечал, ничего не боюсь. Вот тебе и твой город, козел упрямый.
* * *
— Ты понимаешь, что он сумасшедший? Религиозный маньяк! У него галеники, ему дьявол является, он мне сам говорил! Это нормально? Ко мне почему-то дьяволы не являются. Господи, о чем мы говорим — он ночь в яме с трупами спал, и было ему озарение! И он — Антон, вдумайся — воспарил! Представляешь, какая каша в мозгах? Он мой друг, но нельзя, чтобы он лагерем руководил! Здоровый человек не будет месяц в лесу жить! Мы его все любим, но сейчас ставки другие!
