Антон не отвечал, шел вперед, а Миша едва поспевал следом.
— Ответь! Уже нельзя быть похуистом, Антон, на тебе Светка!
— Светку не приплетай, ладно?
— Почему? Она от тебя зависит, ты мужик, почему ее не приплетать? Забудь о вашей дружбе великой, честно, ты согласен с тем, что он делает?
— Нет! Доволен?
— Да.
Миша и вправду успокоился. Он начал курить в последний месяц, полагая, что ему идет курить, и сейчас полез за сигаретой. Он нарочно вытащил сегодня на охоту Антона. Хотел всех поодиночке обработать. Сашка Погодин и Карлович уже с ним, и Игнат склонялся.
Земля напиталась дождем, и сапоги на сантиметр утопали в ней, и в следах появлялась вода. Было холодно и мерзко. Они остановились.
— Мудаком меня считаешь? Кто-то должен быть мудаком, — сказал Миша, останавливаясь у валуна, огромного пористого камня, поросшего с одной стороны мхом, — а мне не привыкать. Меня всю дорогу шпыняли, в школе, во дворе, в институте. И дружили со мной объедки, еще считали, я благодарен должен быть. Я ж калека, чего мне перебирать!.. Он набрал в лагерь пятьсот рыл, читает им лекции о Боге и крови, а нам жрать скоро нечего будет! Скоро зима! Все умрем, и мы, и они!
— Чего ты от меня хочешь?
— Надо его снять, чего я от тебя хочу…
— Соображаешь, что говоришь?
— Да. Речь о моей жизни. И о твоей, и о всех. И о его, кстати, тоже!
Антон уперся руками в валун рядом с Мишей. Камень был теплым. Он всегда был теплым, и зимой на нем таял снег.
— Сергей налепил на меня ярлык фашиста, и меня уже не воспринимают. Но что он творит… Это он фашист, самый настоящий. А вдруг он завтра о самосожжении заговорит? Или надо будет вырезать кого-то, кто по крови его не устраивает? При его авторитете…
Антон и сам так думал, хоть и гнал эти мысли. Жизнь в лагере была, как снежная шапка на весенней крыше — пока держится, но вот-вот рухнет. Запасы таяли, все болели, люди начинали ссориться и воровать. Еще две недели назад в лагере царил порядок, а сейчас он умирал от подхваченного с воли вируса под названием хаос.
Драпеко пытался лечить кого мог, но боялся показать себя никудышным доктором, и был озабочен не тем, как вылечить больного, а как сохранить реноме. Поэтому при любой болезни сразу пугал и говорил, что медицина бессильна, хоть он и постарается.
Чтобы принять беженцев, в корпусах ставили печи. Выбирали большие помещения, вроде столовой и спортзала. Ночами было холодно, печи топили нещадно, и они разваливались. Приходилось подселять беженцев к «старым» колонистам, и это вызвало волну недовольства. Половина не пускала «новых» на порог.
По требованию «стариков» собрали в столовой общий совет лагеря, на который пришли по одному-два человека от семьи. «Старые» и «новые» стояли двумя кучками, и Миша подумал, здрасте, приехали, уже и в лагере воюющие классы.
— Мы эти дома вылизали, приспособили, руки стерли в кровь, я сам печку выкладывал! — горячился Андрей Синявский, сильный и правильный мужик, прорвавшийся из Москвы с женой и двумя детьми, угнав армейский бэтээр и управляя им по памяти времен службы. — А вы мне суете еще шесть человек! Шесть!
— Теплее будет, — спокойно отвечал Бугрим. — Андрей, ты чего хочешь, я понять не могу?
— Не надо было их брать. — Андрей вслух говорил то, о чем думали все.
— Так может, и тебя брать не надо было? — нервно бросил Митрич, злой старичок из «новых». — Сам пролез, другим на улице подыхать? Твой, что ли, лагерь?
«Новые» и «старые» разом загалдели друг на друга, вспоминая обиды.
— Вы не работаете ни хрена! Мозоли свои лечите! — кричали «старые». — А мы пахали и пашем за вас! Мы все здесь делали, а вы пришли на готовое!
— Да вы люди или нет? Все, кто может работать, работают!
— А у вас не может никто! Вы больные все!
— Просто надо остановиться в какой-то момент! — пыталась перекричать гул Ирина Мельникова. Ей было сорок, она потеряла семью и хотела отдохнуть в лагере и пойти искать своих, но никак не находила сил, вот уже месяц. — Мы сейчас дошли до предела! Больше пускать не надо, слышите меня? — Это уже в сторону совета. — И так на головах друг у друга!
— В корпусах построим новые печи, — брал слово Игнат, — как поймем, что они в порядке, «новые» переселятся обратно. Они у вас временно.
— Что временно, то постоянно! — кричали с двух сторон.
— А почему мы должны в спортзал выезжать? — кричала молоденькая девушка из новых, покачиваясь, успокаивая качанием годовалого малыша. — И вообще, какое право у них, — кивала на «старых», — занимать лучшее жилье? Кто успел, тот съел, что ли? А у меня ребенок на руках и мужа нет, я что, второй сорт?
— Да у тебя мужей поллагеря уже! — крикнул Синявский, и в обеих толпах захохотали.
Девушка покраснела, на глаза выступили слезы:
— А чем я ребенка кормить должна, умник?! Вот я сейчас женам вашим скажу, как вы от семьи отрывали, чтобы со мной в кустах покувыркаться! Сволочи!..
Она плюнула в сторону «старых» и стала пробиваться к выходу. На середине пути остановилась, вгляделась в толпу, в сразу покрасневшего лысоватого мужчину средних лет. Он сделал ей знак глазами и посмотрел на супругу, худую морщинистую воблу со злым взглядом.
— Юрий Алексеевич, вы сегодня ко мне не ходите, ладно? — нервным голосом, в котором вот-вот должна была прорваться истерика, сказала девушка. — Я знаю, я вам за прошлый раз еще должна, но потом сочтемся, отработаю. Ваша-то вам все равно не даст…
Она пошла к выходу, уже не сдерживая слез, а мужчина принялся сбивчиво оправдываться:
— Люд, я не понимаю, о чем она, вообще ненормальная…
— Дома поговорим, скотина! — шипела жена сквозь зубы.
Сергей во время таких собраний хранил молчание. Сидел и смотрел поверх голов, а отдуваться за его непродуманные, странные решения приходилось совету.
Когда сборище разошлось, Миша повернулся к Сергею. В глазах было торжество. Сергей выдержал взгляд. Он сказал:
— Я ничего не буду менять. Мы будем выживать вместе.
— Серег, та давай хотя бы новых не принимать, — подал голос Игнат, стараясь не смотреть на Крайнева. Миша это отметил.
— Нет, Игнат.
Сергей поднялся и вышел, они остались сидеть.
— Кто-нибудь хочет прокомментировать? — спросил Миша.
— А что т-тэ-тут гэ-г-говорить, — Сашка пыхтел и краснел от желания высказаться, — и тэ-так все п-п-понятно.
Антон вышел, чтобы не слушать дальше. Он не мог принять ничью сторону. Сергей творил странные, нелепые вещи, но он был ближе Антону по-человечески, был сильным и прямым мужиком, которого все уважали. А Винер, и Карлович, и примкнувший к ним Погодин принадлежали к категории людей, каких Антон сторонился. Как тяжел выбор, думал Антон. Хотелось выпить. Не чтобы отодвинуть проблему, а чтобы выбрать что-то по пьяни и держаться этого выбора, сколь бы неправильным он ни казался. Он впервые пожелал, чтобы явилась Ксюшка. Она всегда толкала его в какую-то сторону, а сам он сделать выбор не мог.
