– Все хорошо, крошка. Беспокоиться не о чем. Потерпи чуть-чуть, мой сладенький горошек. Все в полном порядке. Поспи еще немного, ладно?
Том надавил на газ и сам испугался, потому что машина мгновенно рванула вперед, а стрелка спидометра героически перескочила сразу через несколько делений. Автомобиль охотно погнал бы еще быстрее, но Том сбавил скорость. Нельзя было допустить, чтобы полиция остановила их «БМВ», который они или взяли напрокат, или угнали. Все зависит от того, как Фолки на это посмотрят.
– Думаю, еще миль десять до следующей стоянки, – сказал он. – Видела недавно указатель?
Кристина не ответила. Она находилась как будто в ступоре. Сидела в пассажирском кресле с ногами, подняв колени к самому подбородку, и смотрела перед собой с абсолютно отсутствующим выражением на лице. И так она вела себя всю дорогу, – будто младенец на заднем сиденье – попутчик, подобранный на дороге Томом, незваный гость, который не вправе претендовать на ее внимание.
– Не плачь, детка, – увещевательным тоном бросил Том через плечо. – Ты проголодалась, я знаю. Мы купим тебе ромовую бабу, да?
Удивительно, но малышка, кажется, поняла его. Она всхлипнула еще несколько раз – издала тихий писк, сопровождаемый судорожными вздохами – скорее остаточная реакция, чем выражение протеста – и снова заснула. Том взглянул на Кристину, надеясь, что она улыбнется ему или хотя бы кивнет в знак благодарности, но она будто и не заметила, что в машине стало тихо, так же, как раньше не реагировала на шум.
– Большую вкусную ромовую бабу, – пробормотал Том, больше обращаясь к самому себе, чем к своим пассажирам.
* * *
Тома начинало пугать, что Кристина избегает своего ребенка. Она до сих пор не дала девочке имя, редко с ней разговаривала, никогда не прикасалась к ней и по возможности старалась даже не смотреть на нее. Перед тем как Кристина выписалась из больницы, ей сделали укол для прекращения лактации, и с тех пор она с радостью все заботы о малышке перепоручила Тому: он кормил, переодевал девочку, купал ее.
Том не осуждал Кристину за то, что она все еще пребывала в шоковом состоянии; он и сам до сих пор не мог окончательно прийти в себя. Их жизнь мгновенно утратила всякую упорядоченность после того, как мистер Гилкрест признал свою вину и сделал унизительное заявление, в котором, он публично заклеймил себя серийным насильником несовершеннолетних девочек и попросил прощения у своей «настоящей жены». По его словам, она была единственной женщиной, которую он всегда любил и будет любить. Предательство святого Уэйна привело Кристину в ярость. Буквально на следующий же день у нее начались роды. Заорав от боли на первой же схватке, она потребовала, чтобы ее отвезли в больницу и дали ей самое сильное болеутоляющее. Деморализованные Фолки не стали с ней спорить; по-видимому, даже они понимали, что все кончено и что вдохновлявшие их пророчества оказались пустыми мечтами.
Том не отходил от Кристины все девять часов, пока длились роды, держал ее за руку. Она, обколотая сильнодействующими препаратами, то и дело впадала в бредовое состояние, проклиная отца своего ребенка так смачно и злобно, что были поражены даже опытные акушерки. Том в изумлении наблюдал появление малышки на свет – кулачки сжаты, опухшие глаза плотно закрыты, черные, как смоль, волосики, измазанные кровью и еще какой-то темной жидкостью, липнут к головке. Врач позволил Тому перерезать пуповину, а потом положил малышку ему на руки, словно это был его родной ребенок.
– Это твоя дочь, – сказал Том Кристине, протягивая ей, словно подарок, голенькое извивающееся существо. – Поздоровайся со своей малюткой.
– Уходи. – Она отвернулась, чтобы не видеть Чудо-ребенка, который теперь уже не казался чудесным. – Убери от меня это.
На следующий день после обеда они вернулись к Фолкам и обнаружили, что Терренс с Марселлой уехали. На кухонном столе для них были оставлены записка – «Надеемся, все прошло нормально. Нас не будет в городе до понедельника. Пожалуйста, освободите дом до нашего возвращения!» – и конверт, в котором была тысяча долларов наличными.
– Что будем делать? – спросил Том.
– Домой поеду, – недолго думая, ответила Кристина. – В Огайо.
– Ты это серьезно?
– А куда еще мне идти?
– Придумаем что-нибудь.
– Нет, – сказала она. – Мне нужно домой.
Они задержались у Фолков еще на четыре дня, в течение которых Кристина почти все время спала, а Том менял подгузники, готовил смеси, бродил ночами по темному дому и все ждал, что она проснется и скажет ему то, что он и так уже знал: все хорошо, обстоятельства сложились как нельзя лучше. Они теперь маленькая семья, ничто не мешает им любить друг друга. Они могут путешествовать вместе, как «босоногие», – маленькая компания счастливых бродяг, идущих туда, куда дует ветер. Но пока ничего такого она ему не сказала, а до Огайо оставалось не так уж далеко.
* * *
Том сознавал, что он плохо соображает. Переутомление препятствовало здравым размышлениям; к тому же он был слишком сосредоточен на малышке, на ее бесконечных потребностях и очень боялся потерять Кристину. Но все же он понимал, что должен подготовиться к испытанию, каким будет его возвращение домой. Разумеется, возникнут вопросы, когда он подъедет к дому отца на роскошном немецком автомобиле, который ему не принадлежит. Тем более что на лбу у него мишень, а компанию ему составляют девушка в состоянии жуткой депрессии, о которой он никогда не упоминал, и ребенок, причем даже не его собственный. Придется очень многое объяснять.
– Послушай, – произнес Том, замедляя ход при въезде на автостоянку. – Мне и самому противно, что я постоянно тебя достаю, но ты должна придумать имя малышке.
Кристина едва заметно кивнула, не то чтобы соглашаясь – просто давая ему понять, что она его услышала. Они поехали на центральную парковку.
– Чудно́ как-то, знаешь. Ей уже почти неделя. Что я скажу отцу? Это – моя подруга Кристина, а это – ее безымянный ребенок?
На автостраде было относительно свободно, но стоянка оказалась битком забита, словно всему населению земного шара разом приспичило в туалет. Они застряли в длинной очереди, двигавшейся еле-еле: нельзя было заехать на парковку, пока кто-то не освобождал место.
– Это ж не трудно, – продолжал Том. – Назови ее, как цветок, или птицу, или месяц. Например, Роуз, Робин, Айрис или Эйприл, как угодно. Все лучше, чем ничего.
Он дождался, когда «камри» задом выехал с парковочного места и скользнул на освободившийся пятачок. Припарковался, но мотор не заглушил. Кристина повернулась к нему лицом. На лбу у нее сияла бордово-золотистая мишень – такая же, как у него самого и у малышки. Том разрисовал их всех троих утром, прямо перед тем, как они покинули Кембридж. Это как эмблема команды, думал он, знак принадлежности к одному племени. Лицо Кристины, бледное и пустое, казалось, лучится болью, отражая любовь, которую он посылал в ее сторону, любовь, которую она отказывалась принять.
