Алексей Максимович замолчал. Молчал и Олег, хмурясь, опустив глаза в свою чашку. За все время, пока майор вел свой рассказ, он не произнес ни слова.
«Ну, чего ты онемел-то? — мысленно взмолился Глазов. — Скажи, хоть что-нибудь!..»
Алексей Максимович закурил. Курить ему не хотелось, просто нужно было чем-то наполнить эту пустую бездеятельную тишину. В голове майора мгновенно родился один из вариантов дальнейшего развития событий.
…Вот Олег поднимает голову, и в глазах его — презрение и брезгливость. Служение долгу на шальные рубли променял? Поделом тебе, вору. Самое место тебе на нарах!
Это было бы хуже всего.
«А чего ты хотел, дурак? — с досадой спросил себя Глазов. — Чтобы Трегрей, уронив скупую мужскую слезу, обнял тебя и даровал торжественной речью: мол, герой! Все осознал и положил на алтарь чести покаянную головушку! Во имя правильных убеждений… внезапно проснувшихся…»
Это было бы легче. Но… это было бы не то, что ожидал от этого разговора Алексей Максимович.
Понимание того, чего он действительно ждал от разговора с Трегреем, давно уже неспокойно ворочавшееся где-то глубоко на дне его сознания, сейчас поднялось на поверхность. К чему себя обманывать? Надеялся Глазов, что Олег, выслушав, произнесет что-то вроде: «Не нужно было пороть горячку, Алексей Максимович. Ну, ничего. Еще есть время все исправить…» И выдаст конструктивное решение, придумает такой выход из ситуации, чтобы и преступление предотвратить… и самого особиста-контрразведчика Глазова от позора и тюрьмы избавить.
Олег поднял голову.
Ни сочувствия, ни презрения не увидел в его взгляде Алексей Максимович. Трегрей был спокоен. Словно намерение Глазова обратиться с повинной воспринял как нечто само собой разумеющееся. Как единственно верное и единственно возможное решение.
В первое мгновение у Алексея Максимовича ухнуло куда-то в ледяную пропасть сердце. Он прокашлялся, затушил сигарету мимо пепельницы и тотчас потянулся за новой. Потом всколыхнувшееся отчаянье стало понемногу таять… И очень скоро им овладел… почти покой. Этакое полутревожное-полубезразличное чувство, что ничего уже не изменишь, что уже окончательно все. И значит, нет смысла теперь переживать по поводу случившегося.
— Имеются ли у вас родственники, могущие помочь с заботой о вашей супруге и… о Светлане? — спросил Олег.
— Моя сестра, — потер ладонями щеки Глазов. — Тетка, то есть, Светина. Если надо, приедет. Да и Света у меня девочка взрослая, не пропадет.
— Не пропадет, — заверил Олег. — Мы не дадим ей пропасть.
О том, кто такие «мы», Алексей Максимович уже имел понятие. За две недели почти ежедневных бесед Олег достаточно подробно рассказал ему о событиях, гремевших вокруг четвертого саратовского детского дома в конце этого лета. Рассказал о своих приобретенных в то же время друзьях, ставших в конце концов соратниками и учениками в постижении Столпа Величия Духа. И о самом Столпе, конечно, рассказывал: обо всех этих психоэмоциональных векторах, их преломлениях, искусстве высвобождения внутренних резервов и прочем и прочем… Рассказывал обстоятельно, с увлечением, охотно разъясняя и даже кое-что демонстрируя… Впрочем, Глазова эти тонкости пока что мало волновали. Особый интерес майора вызывало, где и когда сам Олег успел овладеть таковыми премудростями. Об этом Олег не сообщал ничего. На прямые вопросы отвечал однозначно: «Я не вправе говорить».
— Коль в том нужда, — продолжал Трегрей, — мы сделаем все, чтобы помочь вашим близким, пока… вы будете отсутствовать.
Как-то очень убедительно получилось у Олега произнести это. И зная уже этого парня, Глазов безоговорочно поверил ему — что он и его соратники на самом деле пойдут на все, чтобы защитить его семью.
— А я грешным делом надеялся… — закуривая третью сигарету подряд, признался Алексей Максимович, — что ты попытаешься меня отговорить. Дескать… слишком велика жертва, дескать, вся жизнь ведь наперекосяк пойдет… Впрочем, это уже не важно, — поспешил добавить он.
— Вы сделали то, что должно вам сделать в положении, коем оказались, — несколько удивленно проговорил Олег. — Мы сильны именно тем, что ставим следование целям выше наших жизней. А раз так — жертвы напросте неизбежны. И ни к чему мерить: велики приносимые нами жертвы или малы. Это совершенно неважно.
Майор вдруг подумал о том, что, кажется, теперь в это свое «мы» Олег включает и его самого. От этой догадки у него светло потеплело в груди. Даже в горле защипало. «Нервы ни к черту стали…» — промелькнуло в голове Глазова.
— Главное, чтобы эти жертвы не оказались напрасными, — с сыроватой хрипотцой проговорил он, выпуская струю дыма.
— Напрасными? — поднял брови Олег. — Не вполне понимаю… Извольте объяснить, Алексей Максимович.
— Объяснить?.. Да что тут объяснять… С кем мы затеялись воевать, Олег? Со злодеями, грабящими наш народ, сосущими нашу страну, так?
— Приблизко, так… Впрочем…
— А где они, эти злодеи? — не дослушав, спросил Глазов. — Кто они? Самородов? Михаил Сигизмундович? Эти хапают, потому что имеют такую возможность. Потому что можно. Потому что безопасно и почти легально. Потому что все так делают. Потому что подобные деяния уже за преступления-то не считаются. И почти не скрываются. А зачем скрывать? От кого? Население, которое и представить себе не может, чтобы человек, которому положение позволяет отщипнуть себе кусок пожирнее, мимо такого куска пройдет, поворчит по давней и бессильной привычке, да и забудет. А кое-кто еще и вздохнет завистливо: дескать, умеют люди работать!.. Ну, а если у таких сам самычей и сигизмундовичей вдруг дело какое и сорвется, что с того? Ну, понервничают мужички… А конвертики-то толстые на тот худой случай заготовлены, дорожки к полицейскому и прокурорскому начальству давным-давно протоптаны… — Глазов прерывисто выдохнул. — Хорошо, в данном конкретном случае этим гадам не выкрутиться. ФСБ — это все-таки не какой-нибудь оперативный отдел, рынки и магазины крышующий. Тут их за жабры серьезно возьмут. Самому посидеть придется, но и этих упырьков утоплю…
Майор скрипнул зубами и договорил потухшим голосом:
— Только вот вместо Самородова и Михаила этого Сигизмундовича тут же другие появятся. Точно такие же хваты. Которые тоже прекрасно знают, что и почем. Система, она на таких самородовых и держится. Вот в чем дело-то, Олег. Ты говоришь: «жертвы»! Жертвы жертвами, а что, по большому счету, мы можем этой системе противопоставить? Все, что мы можем, это так мало… так ничтожно мало, чтобы хоть сколько-нибудь существенно повлиять на общую ситуацию. Вот в чем дело-то, Олег!
