Колонна маршировала мимо скамейки, удалая песня и грохот сотен солдатских сапог прервали собеседников.
"…Нашей мощи покорятся
Воды рек, вершины гор
Наглых выучит смиряться
Нашей армии топор!
Медвежутин — божья сила,
За него должны мы встать,
А "Единая Рабсия" —
Это нежная нам мать!"
Шеренги прошли мимо, подымая пыль. Писатель поморщился, и спросил:
— Слушай, Алеша, почему все новые марши, придуманные после распада Савейского Союза, отличаются клиническим идиотизмом? Без Медвежутина, бога и "Единой Рабсии" они не обходятся… А что дали этим солдатам бог, Медвежутин и "Единая Рабсия"?
Алексей понимающе усмехнулся.
Его собеседник вернулся к теме:
— Ну, мы остановились на том, что у рабочих исчезла классовая психология. Почему так случилось? Ведь в прежние статичные эпохи, в условиях скудости, все подчинялись правилам и нормам своего сословия… И власти, и сельская община в древних обществах диктовали каждому, как ему одеваться, как строить дом, даже как смотреть на окружающих. Князь был обязан держать себя по-княжески. Монах был обязан опускать очи долу. Крепостной — кланяться господину. "Всяк сверчок — знай свой шесток" — вот какие были нравы. Эти общинные нравы сохранялись поначалу и в промышленном обществе. Были у этого положительные стороны — общинная солидарность, взаимопомощь. Но были и отрицательные: крайняя несвобода, обязательный конформизм, приспособленчество к обычаям своего сословия, класса.
— Думаешь, это и поддерживало общность всех рабочих?
— Да. А затем развитие промышленности уничтожило общинную психологию. Наемный рабочий подвижен, лично свободен. Личность выделилась из массы. Рабочему позволено жить где он хочет, одеваться и обставлять свой дом как он пожелает — в рамках денежных возможностей, конечно. Он может слушать музыку какую хочет, иметь хобби какое хочет, и так далее. Кажется, это великолепно. Но есть у этого и оборотная сторона — разобщенность.
Алексей задумался и ответил со вздохом:
— Похоже, ты прав. Я вот замечаю, что в нашем огромном городе жители не знают даже своих соседей по лестничной клетке. Да, солидарность рабочих конкретнее чем "людская солидарность вообще". Но с дальнейшим развитием интересы каждого все более неповторимы, индивидуальны. Среди рабочих возникают группки по интересам: любители определенной музыки, коллекционеры определенных вещей, потребители определенных товаров, фильмов, книг… Разброс интересов очень велик, ассортимент товаров тоже…
— Ну вот, ты понял мою мысль. А в итоге, личность не привязана к огромному классу. Солидарность она ощущает только в своей дружеской компании, в семье. "Классовое сознание" становятся для личности пустой абстракцией. Психологически нынешний рабочий не чувствует себя членом класса. И потому ищет причину страданий в личной неудачливости, а не в классовой несправедливости. В том же его убеждают правительственные СМИ. И сегодня рабочий этому верит.
Алексей вздохнул — он неоднократно встречался с тем, что люди принадлежали к угнетенному классу, но не видели системы угнетения. Они искали причину несчастий в себе.
— Да, да. — повторил Николай — Посмотреть на общество как на систему, как на огромное казино, где выигрывает горстка а проигрывает масса, могут лишь немногие. Обвинить в этом правила игры, обвинить владельцев казино — способна горстка умниц. Тонко чувствующих, способных обобщать и делать выводы. Все остальные, а их большинство — это обыватели. Мыслят они бессистемно, озабоченны личным благополучием. У большинства нет классовой психологии. Поэтому "борьба классов" сменилась сегодня борьбой банд.
Мимо скамьи тяжелой походкой протопала толстая баба в желтой кофте, с дегенеративным лицом, толстой шеей и выступающей тяжелой челюстью. Глядя на ее обветренную физиономию, Алексей переспросил:
— Банд? Ушам не верю! Так история — это, по-твоему, борьба уголовников?
— Нет, Алеша. — рассмеялся писатель — Я не про уголовников… Бандой я назвал, для простоты, любую организованную группу с четкой целью, планом, идеологией, дисциплиной, с разделением труда. "Банда" — это и корпорация, и союз, и партия, и государственный аппарат, и некая армия, отряд… Все это, если хочешь, банды. Вот они — субъекты, они борются. А "классовая борьба" — если у членов класса нет солидарности и общей идеи — лишь научная абстракция. Не более того.
Братья поднялись со скамьи. Вышло у них это одновременно, и они рассмеялись. Николай продолжил на ходу развивать свою мысль: история из борьбы классов выродилась в борьбу банд, но среди этих банд есть хорошие и плохие, прогрессивные и реакционные…
Агент наружного наблюдения, замаскированный под бродягу, давно уж перешел на сторону улицы, где сидели братья. В пылу спора они не обратили внимания на оборванного пьянчугу, забравшего из-под их скамейки пару пустых бутылок. Подслушав конец беседы, шпик РСБ сделал вывод — братья, как обычно, ведут отвлеченный философский диспут. О приехавшем подпольщике, они, уж во всяком случае, не беседуют. А скорее всего, и не знают. Наблюдать за ними дальше, засекать возможные контакты? Таков приказ. Но соглядатай понял: ничего ценного наблюдение не даст. А если так, почему бы не заскочить в магазин, пока братья столярничают в гараже? Начальство не заметит, а жена давно уж просит новый утюг… Потом, в отчете, можно расписать все по минутам, обвести полковника вокруг пальца. Шпик тревожно огляделся. Убедившись, что его не контролируют, молодчик бросил "объект наблюдения", и направился к магазину электротоваров.
Неважная честь, чтоб из этаких роз… (Янек Батуронис, лейтенант Подлейшин)В тот же момент, на другой лавочке — в южной части города, близ офиса РСБ — беседовали Янек Батуронис и лейтенант Подлейшин. Было это в пустом сквере, где из клумбы роз торчала грандиозная статуя поэта-бунтаря. Изваяние осталось от прошлой эпохи — правящие ретрограды не успели снести монумент. Сам же поэт, в стихотворном завещании, просил потомков не строить ему памятников среди розовых клумб и заплеванных скверов. Неблагодарные внуки пренебрегли заветом стихотворца… Янеку статуя помогала. Украдкой поглядывая на нее, он вспоминал о великих освободительных традициях народа, черпая силы к сопротивлению.
Студент вновь оглядел лейтенанта: светловолосый, лет двадцати с небольшим, высокий, коренастый… Улыбчивое розовое лицо, длинный прямой нос… Прическа аккуратна, серый костюм сидит безукоризненно … Звонкий голос, свободная жестикуляция и приветливый тон довершали картину.
