— О! И что же в неё входит? — оживился граф, с самым невинным любопытством отрываясь от изучения настенной гравюрки.
— Если коротко, ваше сиятельство, в первую очередь пересмотр Пакта о неагрессии для Петерберга.
— Барьян Борисыч, — не поворачивая лица, всё с той же тяжёлой усмешкой обратился к Стошеву Йорб, — зачем вы им объясняете? Вы не должны им ничего объяснять.
— Charmant, — закатил глаза Гныщевич, а потом дурашливым тоном прибавил: — Вы собирались объяснить народу. Мы народ. Потренируйтесь.
— Вы не народ, вы базарный хам, — недовольно тряхнул напомаженными локонами Каменнопольский, но вмешался Стошев:
— Нет, он прав. Прав, почему бы и нет, мы действительно слишком долго тянули, люди заслуживают ответов, а эти люди даже не вполне случайные. Решение должно быть принято, и оно принято. Петерберг — портовый город, город с криминальностью, высокой по определению. Для того и была заведена Охрана Петерберга. Но у нас давно нет достаточных инструментов влияния, мы не можем бороться с преступностью пилюлями! Пакт о неагрессии следует пересмотреть, следует вернуть нормальное тюремное заключение, снять европейскую квоту на аресты, ввести различные меры, а не только… Потом, в Городской совет должны входить все генералы и, конечно, не на бессмысленных совещательных правах. Вообще состав Городского совета следует переработать. Почему только аристократы, почему только ресурсные аристократы? Они не могут в полной мере представлять — даже вот вы, студенты, возможно, лучше представляете интересы города, чем одни только аристократы. И это не всё, налог на бездетность должен быть отменён…
— То есть вы собираетесь открыть переговоры с Четвёртым Патриархатом? — хладнокровно перебил генерала хэр Ройш. — Смелый поступок для убийц.
Скворцов немедленно побагровел, а у Йорба натянулась кожа на скулах.
— Вы забываетесь, — процедил он, — и вы, господин Ройш, подлежите аресту как сын представителя преступной власти.
Драмин приметил, что хэр Ройш, услышав это, будто разрезался на две части. Верхняя осталась спокойной, даже вальяжной, но вот пятки в дамских сапожках, припрятанные глубоко под лавку, заходили нервическим ходуном.
— Как вы там говорили, général Стошев? «Он прав, он прав»! — Гныщевич отклеился от стены и вновь воздел глаза, весь лучась беспечностью. — Я вам так скажу, я не политик, я скромный управляющий завода… Сужу, pour ainsi dire, всего-то житейским умом. Но закон, Пакт о неагрессии, нарушили вы, Охрана Петерберга, вы расстреляли Городской совет… и не затыкайте меня! — цыкнул он на открывшего было рот Каменнопольского. — Может, вы нас арестовали, может, допрашиваете — так послушайте здравый смысл-то. Что вы скажете Четвёртому Патриархату? «Люд так от рук отбился, что нам пришлось перестрелять городские власти»? Сами-то не видите тут логического провала? Ладно б вы людей перестреляли, ладно б люди перестреляли Городской совет. А у нас-то — не то и не другое. У нас — вооружённый захват власти, то есть пришли люди с ружьями и убили людей без ружей, чтобы сесть на их место. Вы кем собираетесь прикрываться, Твириным? Безымянным мальчишкой, который почему-то командует солдатами вместо вас?
Он же, Гныщевич, только что организовал свой Союз Промышленников, растерянно и зачарованно подумал Драмин, а теперь вот так выкидывает в трубу. Увлёкся моментом — или это взвешенное, продуманное решение? Едет, как всегда, на одном колесе?
— Хватит с меня, — рявкнул Скворцов, — караульные!
За дверью послышались торопкие шаги, но Драмин, вместо того чтобы запаниковать, невольно уставился на графа. На то, значится, как граф извлекает из нагрудного кармана костяной мундштук, продувает его, отщёлкивает крышку серебряного портсигара, мнёт перчаткой папиросу, пристраивает к мундштуку, рассеянно хлопает пальцами по карманам в поисках спичек — и всё это с трогательной неловкостью, лишённой хоть какого следа боязни или волнения.
— Будьте так любезны, огоньку, — учтиво обратился граф к караульным, стоило двери распахнуться. — И если это не составит вам затруднения, передайте господину Твирину, что его здесь ожидают… для обсуждения стратегии действий.
Два вошедших солдата перевели вопросительный взгляд на генералов. Скворцов в сердцах кивнул в сторону графа. Ну конечно, графа — владельца пяти из шести верфей города Петерберга, с которым волей-неволей приходится считаться.
Ну или в таком духе. Драмин до сих пор так и не постиг полностью всех этих политических премудростей, хотя ему нравилось перебирать цепочки причин и следствий, как при игре в нарды. Это хорошо занимало ум — как руки хорошо занимало вытачивание по деревяшке, а душу — облака.
Солдат кинул графу коробок, тот его не поймал и с сетующим вздохом нагнулся. Щёки его немедленно порозовели, и, видать от перепада давления, граф схватился за виски.
— Граф, граф, comte, — легко подскочил к нему Гныщевич, — давайте только обойдёмся без безвременных кончин. Сколько ж вы, бедняга, не спали? У графа сейчас напряжённая жизнь, une vie tendue, — через плечо пояснил он генералам. — Сами понимаете, пять верфей… Ведь нельзя же просто отдать приказ не выпускать суда, comprenez-vous? На деле такой приказ всегда рассыпается на много маленьких, и каждое конкретное решение нужно принять управляющему или владельцу — в общем, le supérieur… Мне знакомо это бремя. Без графа, — Гныщевич обернулся на генералов с открытой, но ничуть не злобной насмешливостью, — кто знает, что может выйти в Порту? Давайте постараемся не переутомлять добрых людей.
— О, не стоит так беспокоиться, — бесстыже подпел ему граф, — я всё-таки надеюсь отложить свою кончину хотя бы до появления господина Твирина. Негоже, в самом деле, решать столь острые вопросы без него.
Скворцов снова кивнул солдатам, и те удалились.
— Итак, ваше сиятельство, вы нас шантажируете, — мёрзло, ровно и без намёка на иронию выговорил Йорб. — Я жду, господа революционеры, когда вы начнёте шантажировать нас наместником.
Хэр Ройш отчётливо скрипнул зубами. Хикеракли донёс, что граф сознался в выдаче этого козыря Твирину, но что Твирин успел прибежать к генералам… Ну то есть что Твирин захотел рассказать генералам — это было неожиданно.
— Это не шантаж, — вновь заговорил Скопцов, успевший было раствориться в пространстве, — это… Зачем вы так? Вы отказываетесь воспринять нас всерьёз, потому что мы моложе, потому что… потому что… В общем, потому что мы ваши дети, но ведь мы взрослые дети. И мы делаем с вами одно дело, а вы, — он с трудом поднял глаза на отца, — а вы нас допрашиваете.
