Генерал Скворцов сглотнул столь же отчётливо, как хэр Ройш скрипнул зубами.
— Je sais pas, — пожал плечами Гныщевич, — у меня это вполне шантаж.
— Вы хотите открыть переговоры с Четвёртым Патриархатом, — медленно начал хэр Ройш восковым тоном, будто все его силы уходили на то, чтобы держать себя в руках, — но, согласитесь, на их месте слишком легко признать вас самих преступниками и просто заменить другими генералами. Это было бы самым бескровным, самым заманчивым решением. Открывать такие переговоры сейчас, когда вас легко вычеркнуть, неразумно.
— А вы, конечно, имеете мнение о том, как следует обезопаситься? — язвительно уточнил Каменнопольский.
— Разумеется. — Хэр Ройш откинулся, сложил пальцы, и пятки его перестали трястись. — Нужно сделать так, чтобы преступников стало больше.
— Простите? — свёл брови Стошев.
— Преступников с точки зрения Четвёртого Патриархата, конечно, — безразлично поправился хэр Ройш, — ведь любой, кто пытается сменить государственный строй хотя бы в одном городе — преступник с точки зрения власти. Что бы ни говорилось в ваших заявлениях, для оправдания народом случайного Твирина недостаточно. К революции должны приложить руку и другие гражданские лица. Пока же Твирин выглядит как… довольно наивное прикрытие всецело военного переворота.
Уж конечно, вошёл Твирин именно теперь, и Драмин сумел собственными глазами проверить: ага, Тимофей Ивин. Небритый, скомканный, затравленный, грязный, со стеклянным взглядом. В наброшенной на плечи шинели. Про которого Скопцов всё долдонил хэру Ройшу, что тот не самостоятельная фигура, а почти заложник солдат — человек, совершивший первый выстрел и тем как бы забравший на себя вину за переворот.
А Хикеракли всё донимал Драмина расспросами, как бы тот «сие фе-но-ме-наль-но-е явленьице» оценил, но сам хоть чего-нибудь вразумительного так и не сказал.
Ни на кого не оглядываясь, Твирин рваным шагом прошёл в дальний конец кабинета, поближе к генералам, и замер в углу.
— Господин Твирин, — маленько замешкался с обращением Каменнопольский, — это действительно Революционный Комитет?
Твирин прямо и быстро, как-то очень уж формалистски окинул взглядом собравшихся и кивнул своим резким кивком, которым и здоровался, и прощался, и всё на свете делал.
— Давайте посмотрим правде в лицо, — Гныщевич обращался к генералам, но сам не отводил прищуренных глаз от Твирина. — Мы знаем, что Твирин — на самом деле. Вы знаете. А Четвёртый Патриархат не знает, для них это только рыжий мальчик, выряженный для пущей offense в шинель. С другой стороны, в городе столько всякой дряни… Недобитые члены Городского совета, заговорщики во главе с владельцем оскопистского борделя — и шестой верфи, ne pas oublier! — наместник, прочие сомнительные типы. Выход очевиден, non?
Судя по недоумённому молчанию, выход не был очевиден, один Твирин следил за Гныщевичем — не внимательно даже, а неотрывно, как поворачивается за магнитом стрелка компаса. Будто случилось между ними некое неожиданное понимание.
Гныщевич, принявший ради монолога красивую позу, уронил руки в картинном разочаровании.
— Хотите избавить город от дряни? — глухо, как из бочки спросил Твирин.
Драмин призадумался: это он у генералов спрашивает, у всех собравшихся, или к Гныщевичу на «вы» заобращался?
— Хочу, mon garcon, для всех выгодного решения, — хмыкнул тот. — Ясно же, что мы должны их наказать.
— Кто «мы»? — тотчас накренился вперёд Скворцов.
— Мы «мы». Мы. Народ. Le peuple. Гражданские. Не солдаты.
— Люди, на которых вы покажете пальцем Четвёртому Патриархату, когда будете рассказывать ему, что старые законы мешают вам справляться со своими обязанностями и что Пакт о неагрессии в нынешнем своём виде в Петерберге не работает, — тоненько осклабился хэр Ройш.
— И вы сейчас добровольно берёте на себя роль виноватых, — издал лающий смешок Йорб.
— Иначе бы вы нам её приписали, — хэр Ройш вдруг вытянул перед собой ноги, не то забыв про обувку, не то перестав ей конфузиться, — надеюсь. Надеюсь, что на подобное вам хватило бы политической прозорливости.
— Это не даёт ответа на вопрос, зачем на подобное идти вам.
— Быть может, из-за наличия совести? — негромко ответил за Революционный Комитет Твирин. — Нельзя же каждый день обходить грязь по дуге — кому-то нужно перепачкаться, чтобы её убрать.
Негромко-то он ответил негромко, но дело тут состояло вовсе не в застенчивости. Драмин был в этом деле не мастер, ему хватало Хикеракли, и потому сам бы ни в жисть он не сумел разъяснить, в чём же тогда состояло это дело. У Твирина не то чтобы зажглись глаза — это и звучит глупо, и неправда к тому же; он скорее что-то такое нащупал, за что держась можно прямо стоять.
— Заговорщиков немало, всех их арестовать сами мы вряд ли сдюжим, — опять беспечно продолжил Гныщевич, — но, autant vous le dire, поверьте уж, мы сдюжим их расстрелять.
От такого заявления оппоненты охнули да опешили, и только у Твирина, показалось Драмину, мелькнуло на губах нечто вроде усмешки.
— Расстрелять? Вы бредите? — впервые, кажется, с начала «беседы» Стошев не на шутку взъярился. — Я не буду спорить с вашим посылом, я вижу в нём здравое зерно. Леший с ним, давайте даже представим, что я допущу до разбирательств именно вас — хотя кто вы такие? И с кем вы будете разбираться? Но оставим это в стороне, оставим — в свете нынешнего бардака этот вопрос кажется мне почти несущественным. Существенно другое. Расстрелы? Какие, к лешему, расстрелы?
— Публичные. В полной мере публичные, а не как вышло у вас с Городским советом, — ловко подхватил затею Гныщевича хэр Ройш. — Что может нагляднее продемонстрировать несостоятельность Пакта о неагрессии для Петерберга, как не желание простых граждан пролить чью-то кровь?
На сей раз Драмин скосил глаза на Скопцова. Тот являл собой живого мертвеца — на побелевшей коже красные пятна сделались багровыми, как синяки, и он, кажется, был близок к удару.
У простого гражданина Скопцова проливать чью бы то ни было кровь желания вовсе не имелось.
— Если вам надо показат’, что простые горожане против неагрессии, — заговорил вдруг своим мшистым голосом Плеть, о присутствии которого уж и вовсе забылось, — что же вы предлагаете взамен расстрела? Побит’ их побол’нее? Это нелепост’, и это куда уродливей.
— Я согласен с тем, что для предателей интересов города мера наказания одна, — Йорб обращался не к Революционному Комитету, а к пространству над дверью. — Но кого вы собираетесь судить?
— Я же сказал, — Гныщевич досадливо всплеснул руками. — Наместник, заговорщики, несговорчивые аристократы, оставшиеся члены Городского совета… и так далее.
