12. Водолей — Я ЗНАЮ
Время изменений, преобразований. Посвящение, высшее служение и творческое взаимодействие с миром, возможность управления временем, пространством и судьбой. Торжество разума.
♀ Доска для игры в сенет
Тишина и темнота — два могущественных образа, которыми легко начать любую сказку. Или закончить.
Они отзываются в нас эхом вечности, из которой мы вышли, не помня, и в которую уйдем, не сознавая.
Они — то, что окружает каждого из нас, нами не являясь, потому что любая жизнь — это беспокойство, мерцание энергии, стремление к свету.
Жизнь — это желание.
Я лежу на левом боку на мраморном столе в изножьи саркофага, в похоронном покое моего мужа-отца, небтауи-шех Бакара, называемого также фараоном.
Он начал готовить свою усыпальницу сразу после вступления на престол, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. Как мне сейчас.
Тридцать лет гора превращалась в пирамиду — её склоны срывались, грани выравнивались, наклонные стены лицевались кварцем богов — тем, что пьет энергию солнца и накапливает её в серебряных колоннах, греющих и освещающих каждое жилище. Храмовыми лучами внутри горы выжигались сакральные покои. Ведь каждый небтауи-шех после смерти становится богом Осири, одной из граней Малааха всемогущего, по чьей воле случаются все вещи между землёй и небом.
Я, любимая новая жена своего отца, заживо похоронена в его склепе, погружена в темноту и тишину и подготовлена мастерами-бальзамировщиками к тому, чтобы последовать за моим фараоном в царство Херет-Нечер.
Бальзамировщики знают свое дело. Моё тело очищено и зашито золотыми нитями, глаза ослеплены, барабанные перепонки проколоты. Умерев под горой, я мумифицируюсь, и легки будут мои шаги по водам, омывающим загробное царство, и велика моя сила в мире духа.
Когда в тебя не могут попасть ни свет, ни звук, ни запах, ни ощущение, тогда сквозь телесный ужас и смертную панику постепенно проступает глубочайший покой, и ты видишь себя, по-настоящему видишь. Не ту, что называлась «Мересанк», а вечную сущность, единую с семью гранями Малааха и со всеми живыми существами.
В этом безмолвии и бесчувствии, когда все ощущения, которые мне доступны — это внутренние сигналы от моего тела, я вдруг понимаю невероятное.
Я не умираю. Я исцеляюсь, мои раны зарастают.
Веками жрецы сгущали священную кровь фараонов, не позволяя ни капле уйти за пределы семьи, направляя её в одно русло, чтобы разбудить дремлющую в ней древнюю силу, принесенную со звёзд.
И вот она — во мне.
Мои глаза горят огнем — это восстанавливаются выжженные хрусталики и роговица. Я чувствую, как исторгаются золотые скобы, которыми меня зашили.
У меня пока еще нет сил, чтобы разорвать полосы серебряного льна, которыми примотаны к бокам мои руки, но скоро я, наверное, смогу это сделать.
Очень хочется пить.
«Мересанк» означает «Та, что любит жизнь», или «Живая Вопреки», если использовать иероглифы Прежнего Царства.
Моё имя истинно.
И есть лишь один способ это подтвердить.
— Небтауи, кому были ведомы все семь истинных имён Малааха, строили ковчеги, способные проходить между звёзд. Они вмещали сотни тысяч людей и множество канак каемвас, которые могли создавать съедобное из несъедобного, вычленять употребимое из бесконечного, сохранять память о том, что помнить невозможно. Между мирами ковчеги проводили Акер Анх, из которых в нашем мире произошли фараоны. Они были прекрасны и сильны, их плоть исцелялась от ран и не знала увядания. Они открывали окна между мирами, и ковчеги скользили в них, как нить проходит в проколотую иглой дыру. Ты уже спишь, дочь?
— Нет, мать, я не сплю, пожалуйста, ещё!
— И случилось так, что над одним из миров ковчег разбился, как глиняный горшок, уроненный на мраморные плиты, и все Акер Анх сгорели и погибли. Много людей погибло с ними, и многие канак каемвас сломались безвозвратно, а те, в ком были осколки душ их создателей — умерли.
— Когда это было?
— Сотни поколений назад. Но с тех пор жрецы пытаются призвать благословение Малааха и возродить Акер Анх. В тех из нас, кто выжили, кровь не имела достаточной силы. Поэтому мы не вольны в любви, Мересанк. Мы сгущаем кровь по указанию жрецов. Наш муж — мой и моей сестры — родился нашим старшим братом, мы очень ссорились в детстве. Но вступая на престол, фараон утрачивает свою человеческую сущность, становится вместилищем божественного, и его принимают те, на кого укажут расчёты жрецов. Пятерых детей мы родили нашему мужу-брату, фараону Бакара. И никто из вас, кажется, не Акер Анх. Я не знаю, сколько еще поколений должно пройти, прежде чем кровь обретёт силу.
— А Эб Шунт? Зачем жрецам Нижний Гарем? Я их боюсь!
— Такова воля Малааха, как её трактуют жрецы. Как в нас боги вдохнули разум и бессмертную душу, так и мы должны пытаться сеять разум там, где он возможен. Это бремя небтауи, бремя высокой крови. Жрецы сеют семена. Неизвестно, будет ли урожай, но если не сеять, то ведь точно не будет.
— Я скучаю по Аха. Его сейчас тоже укладывают спать? Почему нам больше нельзя быть с ним вместе?
— Не оспаривай, не думай, не спрашивай. Спи.
Мальчик-подросток в льняном платье, с косичкой на затылке бритой головы, пытался дотянуться из-за колонны и выхватить у тоненькой девочки, очень на него похожей, квадрат толстого дымчатого стекла.
— Отдай! Мама, пусть Мересанк отдаст пластину! Это мужская, у тебя руки отсохнут! Фу, никогда на тебе не женюсь!
— Вот уж горе-то! Сейчас разрыдаюсь и всю твою пластину залью горючими слезами, она заискрит и навсегда погаснет…
Мать со вздохом отняла у Мересанк пластину, убрала в нишу в серебряной колонне посреди комнаты.
— Вам обоим нечего с нею делать, дети, — сказала она. — Вечерние развлечения еще не настали. И, Мересанк, это действительно мужская пластина. Там есть для тебя неподобающее. Нельзя.
Мересанк криво улыбнулась. Теперь она просто обязана была утащить и просмотреть пластину полностью, до последнего окошка и иероглифа. Но мать строго хмурилась и Мересанк, потупившись, послушно поклонилась.
— Идите поиграйте вдвоем, — сказала мать и погладила девочку по голове, полностью бритой за исключением косички у виска. Чуть дернула за косичку, как за язычок колокольчика, улыбнулась. Мересанк поняла, что это более ласковая и весёлая из их матерей. Вторая была строже и никогда не улыбалась. Зато рассказывала интересные сказки…
Мересанк и её брат-близнец Аха вышли во двор, залитый зеленоватым полуденным солнцем.
— Сам ты дурак, — запоздало сказала Мересанк. — Ушли бы, спрятались и вместе поиграли с пластиной. А теперь что делать целый час?
Она дёрнула брата за косичку на затылке, он рассмеялся.
— Пойдём в Нижний гарем? — предложил он. — Поглазеем на уродов. Я тебя финиками угощу. Настоящими, с дерева, не из канак каемвас.
— С косточкой?
— Ага. Ну что, пойдем?
— Не знаю, — засомневалась Мересанк. — Я их боюсь.
— А мы на стене посидим, высоко, не опасно.
В Верхнем гареме дворца жили девушки небтауи — Те, кто пришел со звёзд.
Раз в десять лет каждая семья отдавала в гарем фараона одну из своих дочерей. Дети Верхнего гарема считались почётно рожденными, их хорошо учили, они часто оказывались в списках жрецов.
Нижний гарем составляли самки Эб Шуит — Тени, отброшенные Богами, Рожденные здесь. Набирались они изо всех видов, населяющих мир. Некоторые выглядели почти как люди, но имели широкие плоские хвосты и по четыре пары грудей, у других мощные мускулы перекатывались под гладкой шкурой, и с клыков капала пена. Иногда племена бродячих небтауи, тех, кто жизни в городах предпочитал кочевки в горах или на равнинах, привозили особенных самок для Нижнего гарема — редкие диковинки, пойманные в странных местах.
