Очевидно, общение с человеком из более развитого мира, не скованного дикарскими предрассудками, пошло этим двоим на пользу. Хотя чего уж теперь…
Что до Хубара, то он стоял посреди этого позорного действа и командовал. Голос его походил на карканье ворона:
— Живьем взять чужака! Страх! Масдулаги нужен страх!
8
Холодно…
Подобно тому, как победы сменяются поражениями, порой грозящими смертью, на смену дню, хоть зимнему, но яркому и солнечному, пришла ночь, принесшая с собой метель и мороз. В такую погоду, говорят, хозяин собаку из дома не выгонит. Но в этом мире еще ни дома не научились строить, ни догадались о пользе приручения собак. Так что дикие предки будущих Бобиков, Шариков и Барбосов, невзирая на погоду, бегали по лесам и степям, считаясь хищниками — чем-то средним между волками и шакалами.
Но даже в этом диком мире в такую погоду люди предпочитали сидеть в тепле. Хотя бы в тесной пещере, возле костра и согревая воздух собственным дыханием. Но уж никак не под открытым небом, осыпавшимся снегом. А тем паче — беспомощной тушкой, привязанной к столбу.
Сам столб (кусок ствола толстого дерева) хелема с трудом вкопали в жесткую мерзлую землю на берегу реки. Не поленились, заразы! Чего не сделаешь, чтобы жертва стала как можно более заметной.
И не абы где этот столб поставили, но совсем рядом с трупом Масдулаги. Предельно доходчиво намекая, что именно этот, привязанный человек повинен в смерти одного из крылатых монстров.
Труп, кстати, вопреки опасениям, не ожил, да и выглядел теперь просто грудой мертвой изуродованной плоти, страха не внушая ни на йоту. А вскоре после начала метели перестал как-либо выглядеть вообще — занесенный свежим снегом. Вот только Сене, на чьих глазах и происходило это, самой природой устроенное, погребение крылатого монстра оттого было не легче.
Ветер пронизывал насквозь — не спасала даже одежда, которую хелема Сене милостиво оставили. Видать, совесть не позволила поступить иначе, да остатки чувства благодарности. А может, даже здесь не обошлось без умысла и расчета в исполнении въедливого шамана. Как он там говорил? Масдулаги нужен страх, они питались страхом, и чтобы предстать перед крылатыми монстрами боящимся, жертва должна быть, как минимум, живой. А не, скажем, давшей дуба раньше времени в морозную ночь.
Снег летел в лицо, в глаза, нос и рот, заставляя жмуриться и елозить у столба в тщетных попытках хоть немного отвернуться в сторону от даже не снегопада — скорее, снежного потока. Другие снежинки приземлялись на меховую жилетку и джинсы. Некоторые таяли, но большинство находило Сенину одежду подходящим местом, чтобы остаться погостить надолго.
И снежинок таких становилось все больше. Сеня понимал, что потребуется не так уж много времени, прежде чем он сам покроется снегом подобно трупу Масдулаги. Но еще раньше привязанного к столбу человека грозил доконать мороз, усиливавшийся, казалось, с каждой минутой. Воздух густел, наполненный морозом; дышать им становилось все тяжелее. Невидимыми холодными змейками мороз проникал и под одежду Сени, почти не препятствующую.
В общем, вне зависимости от того, явятся ли Масдулаги отомстить за своего убитого сородича, пережить эту ночь Сене не стоило и мечтать.
Когда холод внезапно отпустил… точнее, перестал ощущаться — момент этот Сеня воспринял на удивление спокойно. С толикой облегчения даже. Вроде как вот оно: конец всему, в том числе и мучениям. Поздно бояться и переживать. Не дождались Масдулаги свою жертву, если вообще на нее действительно претендовали. А у Хубара должно неслабо бомбануть, когда наутро он обнаружит у столба Сенин труп — обмороженный, занесенный снегом, но не съеденный. То есть вроде как отвергли Масдулаги такую жертву. Не получилось у шамана искупить предполагаемые грехи племени столь малой ценой. Не исключено, что после этой неудачи следующим кандидатом на жертвоприношение мог стать и сам Хубар.
Так, не слишком уместно в его положении, мысли Сени свернули на колею злорадства и пожеланий облома да всяческих неприятностей своим погубителям. За злорадством пришло уж совсем неуместное хорошее настроение. И потому, ощутив уже не просто отсутствие холода, но… тепло, Сеня даже некоторое разочарование почувствовал. Мол, как же так — я не умру? Не умру прежде, чем сюда нагрянут Масдулаги и захотят отведать свежемороженой человечины? Если вообще нагрянут и захотят. Но это значило, что попортить напоследок кровь неблагодарным сволочам-хелема вместе с главсволочью в должности шамана не удастся.
За разочарованием пришло удивление — запоздалое. Сеня не понимал, откуда могло взяться тепло. Откуда — в зимнюю-то ночь, под вьюгой?! Да, то был не потогонный удушающий жар, как в бане. Но температура, судя по ощущениям, была точно выше нуля по Цельсию. Причем заметно выше: снежинки на Сениной одежде стремительно таяли, превращаясь в капельки влаги.
Объяснение не заставило себя ждать. Причем такое, что Сеня готов был орать от радости и плясать. Готов был, да не мог — по крайней мере, плясать. Путы, привязывавшие его к столбу, не давали. А драть глотку или даже просто открывать рот Сеня… боялся. Опасался подспудно, что может вспугнуть эту неожиданную удачу, улыбнувшуюся ему так вовремя.
Вокруг столба с привязанным к нему человеком начал сгущаться туман. Да-да, тот самый туман, ждать который, по Сениным расчетам, ему предстояло еще несколько месяцев.
Что ж. Всегда же приятно ошибиться подобным образом!
«Deus ex Machina», — вспомнилось Сене в этой связи выражение, восходившее, кажется, к древнегреческим трагедиям. И пусть до цивилизации уровня хотя бы древнегреческой (с театрами, философами и симпозиумами) этому миру еще было ох, как далеко, но Сенину личную трагедию стоящая за туманом сверхъестественная сила, предотвратить все же помогла.
Плотной непроницаемой завесой туман отгородил Сеню и от снегопада — враз, казалось, иссякшего, и от уже почти не досаждавшего ветра. Еще больше сгущаясь (куда больше, казалось бы!) туман приник к Сене вплотную, застилая глаза. Не давая видеть ничего, кроме тумана — ни снега под ногами, ни веревок из жил, оплетавших его тело, ни собственной одежды.
И даже чувствовать собственное тело — раненое, отравленное и до конца еще не согревшееся — Сеня перестал. Правда, всего на мгновение.
Затем стало резко светло. Туман сменился белизной: однородным, ничем не нарушаемым белым фоном, источающим мягкий свет. Белизна была повсюду, куда бы Сеня ни устремлял взор — хоть вверх, хоть вниз, под ноги, а хоть и по сторонам.
Путы больше не держали его. Остались там, в том диком мире, где крылатые уроды Масдулаги охотятся на пещерных людей. Сеня был волен идти куда угодно. Вот только неестественная однородность этого, нового, открывшегося перед ним, мира лишала любое движение малейшего смысла. Можно было идти, можно было дальше стоять или даже лечь на белую твердую плоскость под ногами — ничего бы не изменилось. Даже крохотное темное пятнышко увидеть в этой вселенной безраздельной белизны казалось великой честью и тянуло на открытие, ставящее всю картину мироздания с ног на голову. Как когда-то, в Сенином мире — открытие других планет, кроме Земли, других материков, кроме тех, что скучились вокруг Средиземного моря.
Как Сеня ни оглядывался по сторонам, как ни всматривался внимательно в окружающую белизну, но не мог различить в ней ни малейшего изъяна. Ничего, что выделило бы этот кусочек белизны, могло вызвать в оном Сенин интерес и заставить двигаться в том направлении. Да что там: само чувство направления в этой странной вселенной победившей однородности начало отказывать. Сеня даже начал сомневаться, точно ли он стоит на чем-то твердом. С тем же успехом он мог падать в бесконечную бездну, никогда не достигая дна.
«Снова пред тобой раскрылась бездна…»
Или не стоять, а, скажем, висеть под потолком вниз головой. Как летучая мышь. А как вариант — Сеню могло нести медленное, но неуклонное течение. Сквозь белизну и в направлении белизны.
