Не вздумай воспользоваться здесь своим настоящим именем, предостерегла она себя. Если они захотят узнать имя, назови любое другое.
— Чем могу быть полезен, мэм? — спросил служащий, глядя на нее поверх очков, рискованно свисавших с кончика носа.
— Анджела Флайт, — сказала она. Это было имя ее лучшей подружки в школе и последней настоящей подруги за всю ее жизнь. Анджела дружила с парнем, который женился на ней через неделю после выпуска, и они создали страну двоих, границы которой были на замке для прохожих.
— Прошу прощения, мэм?
Она сообразила, что вместо пункта назначения назвала имя, и как странно это должно было прозвучать. Парень, наверное, смотрит на мою шею и запястья, пытаясь разглядеть, нет ли там следов от смирительной рубашки. Она вспыхнула от растерянности и смущения и попыталась собраться с мыслями, чтобы привести их в относительный порядок.
— Простите меня, — сказала она, и ее охватило мрачное предчувствие: что бы там еще ни ожидало ее в будущем, эта простенькая грустная фраза станет преследовать ее, как жестянка, привязанная к хвосту дворняги. Четырнадцать лет ее отделяла от остального мира закрытая дверь, и сейчас она чувствовала себя, как испуганная мышка, потерявшая вход в свою норку под кухонным плинтусом.
Служащий все еще смотрел на нее, но в глазах под красивыми очками уже появлялось раздражение.
— Я могу вам чем-то помочь, мэм?
— Да, пожалуйста. Я хочу купить билет на автобус в одиннадцать ноль пять. Там есть еще свободные места?
— О да. По-моему, не меньше сорока. Куда и в одну ли сторону или туда и обратно?
— До конца в одну сторону, — сказала она и снова почувствовала, как вспыхнули ее щеки, когда до нее дошел весь смысл произнесенного вслух.
Она попыталась улыбнуться и произнесла это снова и тверже:
— В одну сторону, пожалуйста.
— Это будет пятьдесят один доллар, семьдесят центов, — сказал кассир, и Рози почувствовала, как ее колени облегченно расслабились. Она ожидала, что цена будет гораздо выше; даже приготовилась к тому, что потребуется большая часть всех ее денег.
— Спасибо, — сказала она. Должно быть, он уловил подлинную благодарность в ее голосе, поскольку оторвался от билетного бланка и улыбнулся ей. Раздражение в его взгляде сменилось приветливостью.
— Не стоит, — сказал он. — Ваш багаж, мэм?
— Я… У меня нет никакого багажа, — ответила она и неожиданно испугалась его взгляда. Она попыталась срочно придумать какое-то объяснение — наверняка ему должно показаться подозрительным, что одинокая женщина отправляется в далекий город без всякого багажа, с одной сумочкой, — но ничего не шло на ум. И тут она поняла, что на самом деле все в порядке. Он не испытывал никакого подозрения, даже любопытства. Он просто кивнул и принялся заполнять бланк билета. И вдруг ее осенила неприятная и грустная мысль: в «Портсайде» она не представляла собой ничего странного. Этот человек постоянно видит женщин вроде нее — женщин, прячущихся за темными очками; женщин, покупающих билеты в другие временные пояса; женщин, выглядящих так, словно они где-то по дороге забыли, кто они такие, что они затеяли и зачем.
Рози испытала глубокое облегчение, когда автобус точно по расписанию вынырнул из портсайдского терминала, свернул налево, пересек мост Транкатауни, а потом выехал на шоссе Ф-78, ведущее на запад. Когда они выезжали из города, Рози увидела новое треугольное стеклянное здание полицейского участка. Ей пришло в голову, что муж может именно сейчас стоять у одного из тех больших окон и даже смотрит на этот большой сверкающий автобус, мчащийся по федеральному шоссе. Она закрыла глаза и досчитала до ста. Когда Рози вновь открыла их, здание исчезло из виду. Она надеялась, что навсегда.
Она выбрала место в средней части автобуса слева. Неподалеку от нее ровно урчал дизельный мотор. Она снова закрыла глаза и прислонилась щекой к окну. Она, конечно, не заснет — слишком уж взволнована, — но может отдохнуть. Ей казалось, что нужно использовать как можно больше времени для отдыха про запас. Она все еще поражалась тому, как быстро все произошло — это больше похоже на сердечный приступ или припадок, чем на перемену образа жизни. Перемену? Слишком мягко сказано. Она не просто переменила — она с корнем вырвала старую жизнь и выбросила ее. Надо все начинать заново. Нет, в автобусе ей не заснуть. Ни о каком сне не может быть и речи.
Размышляя об этом, она скользнула не то чтобы в сон, а в какую-то полудрему. В этой полудреме она слышала ровный гул дизеля, шорох шин по шоссе, голос малыша в четырех или пяти креслах от нее, спрашивающего мать, когда они приедут к тете Норме. Но, кроме того, она чувствовала, что оторвалась, как роза от куста, и, как та же роза, раскрылась навстречу новой жизни…
Я действительно Рози…
Голос Кэрол Кинг, поющей слова Мориса Сендака. Слова плыли по коридору, в котором она находилась, из какой-то далекой комнаты, отдавались эхом и сопровождались тихой, призрачной игрой на пианино.
…и я Рози Настоящая…
«Все-таки я засыпаю, — подумала она. — Кажется, правда засыпаю. Надо же!»
Вы уж мне поверьте… Я — та еще штучка…
Она была уже не в бежевом салоне «Континенталь-экспресса», а в каком-то темном открытом пространстве. Ее нос, все ее существо заполонили запахи лета, такие сладкие и сильные, что голова ее закружилась. Основным среди них был запах жимолости. Она слышала стрекот кузнечиков и, подняв голову, увидела гладкую, как отполированная слоновая кость, луну, плывущую высоко над головой. Ее серебряное мерцание было повсюду, превращая туман, поднимавшийся от лугов, в серебряный дым.
Я действительно Рози… И я Рози Настоящая…
Рози подняла руки и распахнула пальцы, так что большие почти коснулись друг друга. Она взяла луну в рамку, как картину, и, когда весенний ночной ветерок коснулся ее рук, она почувствовала, как ее сердце сначала набухло от счастья, а потом затрепетало и сжалось от страха перед неизвестностью. Она ощущала себя в девственных джунглях, в которых за сладко пахнущими и цветущими зарослями могли таиться хищные звери.
Роза. Подойди сюда, родная. Я хочу поговорить с тобой по душам.
Она обернулась и почти наяву представила его кулак, вылетающий из темноты. Серебряные лучи лунного света сверкали на вытисненных буквах его кольца Полицейской академии. Она увидела яростную гримасу его лица, губы, ощеренные в подобии улыбки… И сразу же, тяжело дыша, пробудилась от дремы. Лоб ее был покрыт испариной. Должно быть, она уже некоторое время дышала тяжело, поскольку окошко напротив нее почти целиком запотело от ее дыхания. Ладонью она протерла стекло и взглянула наружу. Они проезжали мимо каких-то бензоколонок и забегаловок, за которыми открывались поля.
