— Ну и ну!
— Вопрос в следующем, — задумчиво промолвила Харпер, — чует ли эта тварь приманку?
Зверь чуял. Но не спешил. Он словно играл с ними. Вот он сделал еще один обманный взмах лапой. Вот снова припал к ограде. Встал на дыбы, темной громадой нависнув над двумя тщедушными человеческими фигурками. Наконец, смерив их напоследок желчным взглядом, лениво потянулся, грациозно выгнул спину и, неторопливо, величаво ступая по каменной ограде, двинулся к приманке. Шторм по-прежнему не выпускал из рук камеру. Харпер зорко следила за происходящим, глаза ее лихорадочно блестели. Еще секунда. Все остальное свершилось в мгновение ока, словно уместилось в один-единственный кадр — снежная пелена вздрогнула, и зверь растворился в ночи, унося прочь свою добычу.
Камера выпала из окоченевших пальцев Шторма и, ударив ему в живот, повисла на ремне. Харпер, внезапно обмякнув, словно с плеч ее свалился огромный камень, вложила в ножны клинок — и он снова превратился в дубовую трость с набалдашником в виде головы дракона. Окружающий мир, который на время противостояния точно отключился от их сознания, теперь возвращался вновь в звуках и ощущениях — с шумом ветра, с мокрым, липким снегом.
Шторм и Харпер смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
Харпер первой нарушила молчание:
— Так что ты там говорил?
— Э-э?
— Ну ты говорил, что приехал в Англию, чтобы своими глазами увидеть… Увидеть что?
В глазах Шторма мелькнула растерянность, и вдруг он расхохотался — громко, безудержно.
— Увидеть, могут ли мертвецы ходить, — промолвил он, давясь смехом. — Я хотел увидеть живых мертвецов.
Редакция «Бизарр!» располагалась на втором этаже дома, принадлежавшего Харпер Олбрайт. Ласкающий взор белокаменный особняк с просторными комнатами и высокими потолками являл собой типичный образец городской усадьбы начала века. Впрочем, очарование его мгновенно улетучивалось, стоило войти в помещение самой редакции, где стены почти сплошь были обклеены старыми журнальными обложками, из-под которых лишь местами выглядывали желтые полосатые обои. На обложках красовались изображения существ невиданных и фантастических. Из утроб гигантских членистоногих выползали детеныши-мутанты; где-то в Бразилии на берегу безымянной реки грелись на солнце отвратительные уродцы — наполовину люди, наполовину рептилии; по галереям родовых замков бродили бесплотные выходцы с того света; пялились пустыми глазницами, корчили страшные гримасы, бесновались в своих болотах и расселинах момусы, мораги, мокеле-мбембе и прочая чертовня. Имелась даже фотография — пусть и не слишком четкая — человека-мухи.
Ощущение паноптикума усугубляли выставленные на всеобщее обозрение редкости и экзотические вещицы. В стеклянном аквариуме мариновалась в формалине уродливая, похожая на клешню конечность. В керамической вазе стояло чучело какого-то загадочного существа. В цветочном горшке рос кактус неведомой ботаникам разновидности; когда поблизости пролетала муха, он раскрывался и из его отверстого чрева сочился густой темный сок. Попадались, правда, и более прозаические предметы: полосатый шезлонг в проеме между высокими окнами, напротив, у глухой стены, — стол и компьютер; антикварный кульман, несколько потертых кресел; наконец, огромный камин с мраморной полкой, которая покоилась на плечах двух бородатых атлантов с лицами, искаженными гримасой адовой муки. Впрочем, Харпер находила их симпатичными.
В последнее время популярность журнала росла. Харпер как-то заметила, что, спекулируя на паранормальных явлениях, можно неплохо зарабатывать, тем более на исходе тысячелетия. Так или иначе, журнал приобрел постоянного издателя и печатался теперь в цветной обложке и с цветными вклейками на несколько страниц. Выходить он стал регулярно, завоевал репутацию международного издания, и тираж его вот-вот должен был перевалить за сто тысяч. Тем не менее штат сотрудников оставался прежним: два человека — сама Харпер Олбрайт и ее помощник, незаменимый Бернард. При необходимости они всегда могли рассчитывать на разбросанных по всему свету жадных до денег внештатников. А время от времени в редакцию приходили фанатики — вроде Ричарда Шторма, — готовые работать бесплатно.
Тот день в самом начале января выдался пасмурным. Шторм в задумчивости стоял у камина. Харпер, развалясь в шезлонге и посасывая неизменную трубку, краем глаза наблюдала за ним.
Бернард, как обычно, сидел за компьютером. Его долговязая, согбенная фигура словно приросла к странному сооружению на колесиках — сколь нелепому, столь и неудобному, — это был даже не стул, а скорее табурет, поскольку спинка отсутствовала. В тусклом свете матово блестел его наголо бритый череп. Пальцы Бернарда выбивали дробь на клавиатуре, и он пристально вглядывался в экран. Пять лет назад, едва перешагнув порог этой комнаты, Бернард уговорил Харпер приобрести компьютер. С тех пор, несмотря на то что Харпер презирала технический прогресс, эта штука стала подлинным мозгом редакции. Хотя для Харпер компьютер так и остался вещью в себе, непостижимой и немного пугающей, Бернард с его помощью творил настоящие чудеса. Он обращался с клавиатурой, как фокусник. Несколько взмахов руки — и компьютер превращался в волшебный карандаш: он редактировал, компилировал, стирал, вырезал и менял местами, а потом вдруг, подобно Паку[12], срывался с места и носился по невидимым, опутавшим земной шар электронным сетям в поисках материалов, которые могли бы заинтересовать «Бизарр!».
Наконец Бернард оторвался от диковинного аппарата и скучающим голосом сообщил:
— Некая вдова из Линкольншира хочет продать принадлежащую ей часть прямой кишки инопланетянина.
— Боже мой, в самом деле? — не выпуская трубку изо рта, процедила Харпер.
— «Мне нечем кормить моих несчастных кошек, — прочитал Бернард. — Хотя мне бесконечно жаль расставаться с этой вещью, поскольку с ней связаны мои самые дорогие воспоминания».
— Ха-ха-ха. Думаю, мы сможем это использовать. В рубрике «Отовсюду обо всем». И даже непременно.
Шторм — который до сих пор, привалившись плечом к обезображенному торсу атланта, с мрачной сосредоточенностью изучал синие языки пламени — фыркнул и устало покачал головой.
Харпер не спускала с него глаз. Она разгладила подол серой девичьей юбки на опухших от ревматизма коленях. Извлекла из нагрудного кармашка белой девичьей блузки шведскую спичку, зажгла ее, с величавой — как она надеялась — небрежностью чиркнув о ноготь большого пальца, черного от табачного дегтя, и поднесла огонь к резной, в виде черепа, пенковой чашечке трубки.
