Здесь были 2 квалификатора, епископ, нотариус, трое понятых (два монаха-доминиканца в белом и один францисканец в коричневой рясе), прокурор, поправляющий на лбу тяжелый намокший парик. В углу сидел врач (из-под дорого пышного парика прямо по одутловатому лицу стекали капли пота). Руки его дрожали так сильно, что он был вынужден прятать их за спиной.
В глубине зала виднелась еще одна дверь, где огонь был еще более ярок, чем в зале. То, что находилось в той комнате, было чуть видно с любого места зала, но никто из присутствующих не осмеливался туда смотреть… Даже фанатичные монахи, чьи застывшие, каменные лица не выражали никаких эмоций, не осмеливались надолго задержать взгляд на двери, ведущей в комнату пыток. Что уж было говорить о мирянах! Таких, к примеру, как врач, дрожащий от ужаса, как осиновый лист. И дело было не в том, что он переживал за попавших в лапы инквизиции невиновных, или кого-то жалел. А в том, что инквизиция являла собой полную непредсказуемость, и на месте подсудимого мог в любой момент оказаться кто угодно, в том числе – и он сам.
В дверях комнаты пыток стоял палач, по которому сразу можно было определить его профессию. Здоровенный детина в коротких кожаных штанах и красном фартуке опирался плечом о дверь, и на его тупом, жестоком лице не отражалось никаких эмоций. Его лицо было так же невыразительно, как каменная кладка стены. Двери, ведущие из зала, были плотно закрыты, и время от времени сквозь них доносилось громкое бряцанье оружия. По правилам инквизиционного трибунала, стражникам было запрещено находиться на допросе, и стража стояла снаружи.
В центре зала (спиной к комнате пыток и палачу, и лицом к инквизитору) стояла Катерина. Ее руки были свободны, но на запястьях виднелись багровые кровоподтеки от тяжелых цепей. Босые ноги женщины были грязны, а в лице не было ни кровинки. Несмотря на страшную бледность, она держалась гордо и прямо. Допрос был в самом разгаре – два монаха, сидевшие по бокам от стола, не успевали строчить длинный протокол.
Голос Карлоса Винсенте звучал глухо и твердо:
– Значит, ты отрицаешь то, что имеешь отношение к мерзкой секте слуг дьявола?
– Отрицаю. Я ни в чем не виновна.
– Сознаешься ли ты в ведовстве?
– Нет! Я никогда не занималась ведовством.
– Но ты знаешь дикие верования секты слуг дьявола?
– Откуда же я могу знать их, раз сама к ним не отношусь?
Лицо Карлоса Винсенте налилось красным, и в гневе он стукнул рукой по столу (все присутствующие при этом подпрыгнули на своих стульях, а с врачом чуть не случился сердечный приступ).
– Отвечай на поставленный вопрос прямо, проклятая ведьма! Ты поклоняешься дьяволу?
– Я не ведьма! И я не поклоняюсь дьяволу! Я не служила дьяволу никогда!
– Но ты сознаешься в том, что занималась знахарством, этим богомерзким делом?
– Я никогда не занималась делом, противным Богу! Я лечила людей!
– Ты знаешь, что это дьявольское свойство?
– Нет. Если травы – от дьявола, то почему их создал господь?
– Как смеешь ты, безграмотная крестьянка, судить о творениях рук Господа?!
– Я говорю то, что думаю!
– Еще одно свойство ведьмы! Женщине не полагается думать!
– Кто же будет думать за меня?
– Господь!
Катерина усмехнулась. По рядам «судей» пронесся взволнованный шепот, а один из монахов, ведущих протокол, вдруг запнулся.
– Признаешь ли ты святой крест, Катерина?
– Признаю! Я поклоняюсь и служу Господу нашему Иисусу Христу. Богом клянусь, никогда не знала других служений!
– Почему ты упорствуешь, Катерина? Ты вела себя не так, как подобает смиренной женщине!
– В своей жизни я не сделала ничего дурного!
– Твой ребенок окрещен святой церковью?
Женщина промолчала – только лицо побледнело еще больше, а от губ совсем отхлынула кровь.
– Отвечай! Окрещена ли твоя дочь в церкви?
– Нет!
– Почему? Не потому ли, что она дочь Сатаны?
– Это неправда! Неправда! – голос женщины сорвался на крик, – Я просто не успела ее окрестить!
– С отцом твоей дочери ты была обвенчана в церкви?
– Нет.
– Ты совершила очень много грехов, несчастная женщина, но мы готовы тебя простить. Если ты упорствуешь, боясь смерти….
– Господь уже простил меня! А ваше людское прощение мне не нужно!
По рядам снова пронесся громкий шепот. Судьи явно были возмущены (или смущены?) ее смелостью.
– У тебя интересные суждения о Господе, Катерина!
– Я верю в Господа нашего всем сердцем!
– И в святой крест?
– И в святой крест!
Карлос Винсенте поднялся из-за стола и подошел к женщине. В его черных глазах горела насмешка. Глаза Катерины остановились с вызовом на его красивом лице, но потом – опустились с отчаяньем в пол. Он протянул ей золотое распятие, которое висело на его рясе:
– Если ты веришь в Господа нашего, Катерина, то поцелуй святой крест в знак своей искренности и добрых намерений. Поцелуй этот крест! – он поднес крест к ее лицу. Женщина отвернула голову. Но он снова настойчиво приблизил к ней крест.
– Поцелуй крест, Катерина! Поцелуй святое распятие!
– Нет! – Катерина крикнула слишком громко, и в этом крике прозвучало отчаянье…
– Нет? Почему же?
– Я не поцелую ваш крест! На нем – кровь.
На мгновение в зале разлилась тишина. Но потом – все присутствующие сорвались с мест с диким криком. Все смешалось: грохот перевернутых скамеек, истерические выкрики, возмущенные речитативы… Каждый старался поискуснее выслужиться перед инквизитором и поярче показать свой гнев. Лишь один-единственный человек среди этого хаоса оставался спокойным. Инквизитор Карлос Винсенте молча наблюдал за происходящим, скрестив на груди руки. На его губах блуждала довольная улыбка.
Даже Катерина, казалось, была испугана вызванным ею же самой взрывом. Отшатнувшись назад, она испуганно переступала с ноги на ногу, немного потеряв присутствие духа. Ее губы дрожали.
Судьи же неистовствовали, стараясь воплями обратить на себя внимание инквизитора (и так уверить в собственной благонадежности). Старания их были напрасны. В сторону судей Карлос Винсенте не смотрел. Не отрываясь, он пристально смотрел на Катерину.
Низко наклонившись к женщине, он вдруг быстро-быстро заговорил на языке катаров, воспользовавшись не стихающим шумом:
– Ты смелая женщина, Катерина. Ты не боишься ничего – ни боли, ни смерти. Ты знаешь, что я могу подвергнуть тебя страшным мучениям, и ты не боишься их. Я мог бы забить тебя до смерти плетьми – но какой в этом толк? Ты умрешь не раскаявшейся в своем упорстве. Ты умрешь от этих мук, но не отступишь никогда. Мне не нужны твои муки и твоя кровь. Я не хочу калечить твое тело и проливать потоки твоей крови. Я хочу вытравить из твоей души тот взгляд, которым ты на меня смотришь. Я хочу, чтобы добровольно, отдавая себе отчет, ты упала передо мной на колени молить о милосердии. Чтобы ты сознательно ползала на коленях у моих ног. Я хочу уничтожить твою гордую душу, заставить ее наполниться другими чувствами. Я хочу сломать тебя, бросить на колени вниз, с опущенной головой. Для этой цели не всегда нужна кровь. Бывают пытки и пострашнее….
