Призрак опустился передо мной на колени.
«Ты сделал великое дело, – чуть слышно сказала она. – Ты спас нашего мальчика… и не только его. Грааль теперь в безопасности, и преисподняя останется на замке. А значит, мир будет жить по-прежнему».
К стыду моему, сейчас мир меня совсем не интересовал.
«Я больше не увижу его. Никогда, – устало сказал я ей. – Он останется в храме и сменит Мерлина. Он так решил».
«Знаю, – произнесла она. – Я знаю всё. По-другому Энтони поступить не может. Такова его судьба, предрешённая свыше. Мерлин объяснил тебе всё».
«Но почему? Почему именно он? – зарычал я, сжимая гудящую голову. – Тебя уже не вернуть, но он мог бы жить со мной, я любил бы его за двоих, заботился… Почему наш сын должен взять на себя всю эту ношу?»
«Потому что она ему по плечу, и он её достоин, – мягко сказала она. – Жизнь его будет долгой, очень долгой. Мне горько думать, что он проведёт её в подземелье, никогда не узнает женскую любовь, не порадуется первенцу, не сможет опереться на плечо друга… Но Господь не только всемогущ, он и милосерден. Исполнив миссию, наш сын однажды будет вознаграждён сторицею. Мы ещё порадуемся этому… там…»
Она подняла глаза к небу, которое сейчас было так далеко, что в его существование не верилось.
Смирение лёгким крылом коснулось души.
«Как жить дальше?» – почему-то спросил я.
«Как? Неси службу. Не забывай друзей. Живи своим домом. Не обижай жену – она ни в чём не виновата…»
«Даже в том, что у нас нет детей?» – перебил я.
«У вас ещё будут дети, – ласково сказала она. – Это станет наградой за твой подвиг… Будь счастлив! Ты всё искупил, и я прощаю тебя».
С этими словами она поднялась.
«Только не забывай нас… меня и Энтони… – услышал я, словно во сне. И вдруг в её голосе прорвалась тоска: – Господи, если бы ты только знал, как я любила тебя…»
«Наташа!» – закричал я, вскакивая.
Кому я это кричал? Призрак уже растаял, словно горсть снега в горячей ладони.
Тогда я перекрестился и зашептал молитву, не отрывая глаз от того места, где она только что стояла на коленях.
Всё предрешено. И я ничего не скажу Энтони. Лишь про себя попрощаюсь с сыном – чудом обретённым и навеки утраченным. Ему ничего знать не надо. Миссия и без того непомерно трудна, так зачем на душе лишняя тяжесть?..
Боковым зрением, отстранённо, я увидел, что кресты исчезли. Мои товарищи стоят на полу, разминая руки и ноги, а ко мне на всех парах мчится с распростёртыми объятьями Володя.
Владимир Ходько
– Молоток! – возбуждённо говорил я, обнимая Вадима. – Какой же ты молоток, полковник!
Старое курсантское словечко всплыло само собой. А что ещё скажешь? В мгновенном бою с Морганой Вадим был великолепен, трижды великолепен. Казнил зло, спас всех нас, отомстил за Серёгу, Джейсона и ещё Бог весть за кого… Молоток и есть. Я по-прежнему не понимал, как ему удалось освободиться от притяжения креста (мы-то обрели свободу, как только Моргана пала, а вместе с ней и её чары), но сейчас было не до расспросов.
Вадим поднял глаза, и я поразился. Взгляд его лучился нездешним спокойствием, столь несозвучным ситуации.
– Она простила меня, – медленно и безучастно сказал он, словно я мог понять смысл этих загадочных слов.
А вот подошедший Мерлин, кажется, что-то понял. Старый чародей молча кивнул и сочувственным жестом положил руку на плечо Вадима.
– Время, – с тяжким вздохом сказал он.
Повернувшись к Буранову, негромко напомнил:
– Перстень.
Эдвард Мортон
Дороти влетела ко мне без стука.
Секретарша Грейвса выглядела ужасно. Блузка на высокой груди была разорвана и полураспахнута, обнажая кружевной бюстгальтер. В больших голубых глазах ещё не высохли слёзы. На известково-белом лице плакатным шрифтом был написан страх. Тонкие руки запятнали обширные синяки.
В другое время я удивился бы и бесцеремонности визита, и странному, на грани фола, облику Дороти. Но сейчас мной владела такая апатия, что я лишь тупо уставился на секретаршу.
Трёх дней, проведённых в междумирье, оказалось достаточно, чтобы я с головой ушёл в пучину депрессии. Возможно, сотрудников «Наследия» спасала работа, но мне заняться было решительно нечем. А главное, ничего не хотелось. Я подолгу слонялся по коридорам замка, что-то ел и что-то пил, часами лежал на диване в отведённой мне каморке, разглядывая потолок, и медленно сходил с ума от мыслей о Мэри, дочерях, внуках. Не впасть в истерику помогала только зыбкая надежда, что рано или поздно обозначенные Грейвсом три месяца истекут, и мы вернёмся в привычный родной мир. Я даже написал в блокноте цифры с единицы до девяносто включительно. Первые три уже были жирно зачёркнуты.
Но в целом я подыхал от тоски и неожиданное появление растрёпанной девушки в каком-то смысле развлекло.
– Что случилось, Дороти? – вяло спросил я, приподнимаясь на диване.
– О, мистер Мортон!.. – воскликнула секретарша и, не договорив, разрыдалась.
Я встал и со вздохом похлопал её по щекам.
– Ну, будет вам, будет… Этак мы с вами не разберёмся. Вы же пришли за помощью? Вас кто-то обидел? Сядьте вот, выпейте воды, успокойтесь…
Отпив из предложенного стакана и вытерев слёзы, Дороти кое-как смогла говорить.
– Это всё он, директор Грейвс… – начала она, не переставая всхлипывать и шмыгать носом. – В первый день, как началось… ну, это автономное положение… он был в порядке, спокойный. Позвал меня, похвалил за хорошую работу, денег дал в конверте. Премия, говорит, из директорского фонда. Вернёшься богатой невестой, нарасхват будешь…
Вчера, смотрю, помрачнел. Я-то с ним давно работаю, знаю: коли он такой, значит, что-то не ладится, идёт не так. Весь день просидел в кабинете и велел никого не пускать – занят, мол. Вечером, когда выглянул на минуту, я прямо испугалась: вижу, лица на нём нет. Спросила, не надо ли чего. Он только рукой махнул и опять ушёл к себе…
А сегодня утром зазвал в кабинет. Весь белый, руки трясутся, спиртным от него сильно пахнет. Достал коньяк, стакан мне налил. Пей, говорит. Да как же можно, спрашиваю, если вы сами запретили употреблять горячительное. Теперь можно, говорит, уже всё равно. И сам к бутылке присосался…
– Что значит «всё равно»? – перебил я девушку, чувствуя внутри лёгкий холодок.
– Я тоже спросила… Засмеялся он, только плохой это был смех. Ты, говорит, всё равно ничего не поймёшь. Но если хочешь – изволь, объясню. И начал сыпать научными словами. И чем дальше говорит, тем больше ярится. Я и вправду почти ничего не поняла. И вообще от страха плохо соображаю… Поняла только, что с нашим главным учредителем произошла какая-то беда, и канал связи вот уже два дня как мёртвый. Такого, мол, никогда за все эти годы не было. А без канала связи нам отсюда не выбраться. Про какое-то междумирье толковал…
