Я не нуждался в сувенирах, оставшихся после трагедии.
Отец стоял по одну сторону от меня, мама — по другую. Вместе мы были замечательная семья.
— Я готов, — сказал я им.
И мы вернулись к себе домой, где меня дожидались мои книги с чудовищами и волшебные шкатулки.
Закончилась долгая холодная зима, и я возвращался домой. На юг от Бирмингема по федеральному шоссе номер 65, по этой дорожной артерии с неутихающим напряженным движением, берущей начало от главного города нашего штата. Левый поворот на более узкую трассу — и далее вдоль нее до самого конца, следуя всем изгибам и извивам, мимо городков с абсолютно непримечательными названиями: Купере, Рокфорд, Хиссоп и Котгэдж-Грув. Нигде не видно ни одного знака, отмечающего поворот на Зефир, но я знаю дорогу и уверенно держу путь к дому.
В прекрасный субботний полдень, в самом начале весны, я качу по дороге не один. Рядом со мной сидит моя жена, Сэнди, а позади нас, в черной бейсболке “Бирмингемских Баронов” и с бейсбольными карточками, разбросанными по всему сиденью, расположилось с ногами на пассажирском диване наше подрастающее поколение. Кто знает, может, через десяток лет эти разноцветные карточки будут стоить небольшое состояние? Радио в моей машине — прошу прощения, стереофоническая кассетная магнитола — выдает из динамиков положенное ей количество ватт “Тирс-фо-Фирс”. Мне кажется, что Роланд Орзабол — неплохой певец.
На дворе 1991 год. Вы можете в это поверить? Я — нет. Мы вплотную подобрались к рубежу между веками, к грани нового столетия, чем бы это ни грозило миру — закатом или рассветом. По моему стойкому убеждению, у всех нас есть по этому поводу собственные соображения. Год 1964-й отошел дряхлеющей истории. Карточки “Полароид”, снятые в том году, давно уже пожелтели. Никто больше не носит такие стрижки, как когда-то, вся мода изменилась. Сами люди изменились тоже, так мне кажется. И не только на Юге, но и повсюду. К лучшему это или к худшему? Никто не скажет это вам наверняка, каждому решать только для себя.
Что только не случилось в мире с давно минувшего 1964-го! Думаю, что немало. Аттракционы, выворачивающие наизнанку душу, леденящие кровь и заставляющие трепетать сердце, в те далекие времена не могли представить себе даже завсегдатаи Брендивайнской ярмарки. Мы пережили Вьетнам — эру противостояния, те, кому повезло, Уотергейт и крах Никсона, аятоллу, Ронни и Нэнси, падение Стены и начало конца коммунистической России. Никто не станет спорить со мной, если я скажу, что нам воистину довелось жить во времена, когда само пространство заворачивается вихрем и несется как комета. Как реки текут в моря, так время течет в будущее. Ток времени не дает покоя сознанию, которое неудержимо стремится к тому, что ожидает нас в будущем. Но, как верно сказала когда-то Леди, невозможно понять, куда ты идешь, пока не поймешь, где ты был прежде. Иногда мне кажется, что понять нам придется еще очень многое.
— Какой чудесный день, — сказала мне Сэнди и, откинувшись на спинку кресла, принялась смотреть на проносящиеся мимо леса и луга. Я оглянулся на нее и в очередной раз усладил свой взгляд ее видом. В светлых волосах моей подруги играл солнечный свет, делая их похожими на золотые цветы. Было там и чуточку серебра, и мне это тоже нравилось, несмотря на то что Сэнди это немного расстраивало. Ее глаза были бледно-серыми, взгляд был тверд и спокоен. Она могла быть тверда как скала, когда мне нужна была сила, 39? и мягка, словно пуховая подушка, когда я нуждался в утешении и покое. Мы были отличной командой. У нашей дочери были глаза и уравновешенность матери, мои темно-каштановые волосы и моя неутолимая тяга к познанию мира. У нашей дочери был острый орлиный нос моего отца и изящные кисти с удлиненными “художественными” пальцами моей матери. По мне, так лучшего сочетания трудно было придумать.
— Эй, пап! — Бейсбольные карточки были забыты на минуту.
— Да?
— Волнуешься?
— Нет, — ответил я.
“Всегда говори правду”, — напомнил себе я.
— Ну, может, чуть-чуть.
— Что там будет?
— Представить себе не могу. Мы переехали из Зефира в 1966 году. Это было.., ну-ка, сколько лет назад это случилось? Молчание, продлившееся несколько секунд.
— Двадцать пять лет назад.
— Точно, как дождь, — согласился я. Моя дочурка преуспевает в математике, она, несомненно, пошла в кого-то из родни со стороны нашей Сэнди. Это уж точно.
— И за это время ты ни разу тут не был? Как же так вышло? Я хочу сказать, если уж ты так любил свой город…
— Я собирался сюда приехать несколько раз. Однажды я даже добрался до самого поворота на 65-е шоссе. Но Зефир совсем не тот, что был раньше. За эти годы он изменился. Для меня никогда не было ничего удивительного в том, что мир склонен изменяться.., но Зефир я всегда считал своим домом, и мне было больно думать, что перемены задели его так сильно.
— И что же там изменилось больше всего? Я услышал, как бейсбольные карточки снова зашелестели друг о дружку, раскладываемые по командам и буквам алфавита.
— Не знаю. Вообще-то я не думаю, что там многое изменилось, — ответил я. — Авиабазу закрыли в 1964 году, бумажная фабрика на Текумсе закрылась через год. Юнион-Таун здорово вырос. В пять или шесть по сравнению с тем, каким он был тогда, когда я был мальчишкой. Но Зефир.., он не мог сильно вырасти. Скорее всего он только уменьшился.
— Гм?
Внимание моей дочери уже отвлеклось на другое.
Я оглянулся на Сэнди, и мы вместе улыбнулись. Ее рука нашла мою руку. Наши руки любили быть вместе, как любили быть вместе мы сами. Впереди нас вокруг поднимались холмы Адамс-Вэлли. Холмы были покрыты деревьями в дымке красного и желтого нарождающейся листвы. Кое-где уже появилась зелень, хотя апрель еще не начинался. Ветер за бортом машины леденил лицо, но сияющее солнце уверенно обещало близость лета.
Как я уже сказал, я и мои родители переехали из Зефира в Бирмингем в августе 1966 года. Отец, служивший в скобяном магазинчике мистера Вандеркампа, первым почуял ветер перемен и решил тронуться в путь в поисках более сочных пастбищ. В Бирмингеме он быстро отыскал себе работу: его взяли помощником менеджера в ночную смену на фабрику “Кока-Колы”. С самого же начала он стал зарабатывать вдвое больше, чем получал, когда крутил баранку и развозил на дом молоко. В 1970-м, когда его повысили до менеджера ночной смены, мы сочли, что наконец-то стали зажиточными. Это случилось за год до того, как я поступил в Алабамский университет. Отец успел порадоваться моему диплому журналиста, прежде чем скончался от рака в 1978 году. Слава Богу, он ушел легко. Мама горевала ужасно, я боялся, что потеряю и ее. Но в 1983 году, во время туристической поездки на Аляску со своей группой по церковному кружку, мама познакомилась с пожилым вдовым джентльменом, владельцем конного завода в Боулинг-Грин, что в Кентукки. Еще через два года она вышла за коннозаводчика замуж, и с тех пор они живут на его ферме. Он очень неплохой человек и прекрасно относится к моей матери, но он не мой отец. Однако жизнь продолжается, а дороги, как известно, имеют склонность менять направление совершенно неожиданным образом.
