– Ну и ну, кажется, мы сегодня раздражительны.
– До раздражения, Эдуард, слишком далеко, и ты это знаешь. Но будешь еще темнить – действительно выведешь меня из себя.
– Я думал, тебя уже вывело из себя присутствие Донны.
– Так и есть. Но я хочу заинтересоваться делом и перестать выходить из себя. А для этого тебе надо ответить на мои вопросы о сути дела, а значит, и о твоих помощниках. Так что либо говори, либо отвези меня обратно в аэропорт к чертовой матери!
– Я Олафу и Бернардо не говорил, что ты путаешься с вампиром и вервольфом.
– На самом деле я сейчас ни с кем из них не встречаюсь, но дело не в этом. Меня не интересует их половая жизнь, Эдуард. Я только хочу знать, почему ты их позвал. Какая у них специальность?
– Ты порвала и с Жан-Клодом, и с Ричардом?
Редко когда мне удавалось слышать в голосе Эдуарда искреннее любопытство. И даже непонятно, хорошо это или плохо, что Эдуарда интересует моя личная жизнь.
– Не знаю, порвали мы отношения или нет. Скорее просто не видимся. Мне нужно побыть от них подальше, пока я решу, что делать.
– И что ты думаешь с ними делать?
В голосе слышался оттенок энтузиазма, а такое чувство у Эдуарда вызывало только дело.
– Я не собираюсь никого из них убивать, если ты на это намекаешь.
– Не могу сказать, что я не разочарован, – заметил Эдуард. – Тебе надо было убить Жан-Клода до того, как ты так глубоко увязла.
– Ты говоришь об убийстве того, кто был моим возлюбленным больше года, Эдуард. Может, ты и мог бы задушить Донну в постели, но я после такого рода поступка не смогла бы спокойно спать.
– Ты его любишь?
Этот вопрос застал меня врасплох. Не сам вопрос, а то, что его задал этот человек. От него было очень странно такое услышать.
– Да, я думаю, что да.
– А Ричарда ты любишь?
Как-то очень странно было обсуждать свои эмоции с Эдуардом. Есть у меня друзья-мужчины, но каждый из них предпочел бы лучше сверлить зуб, чем разговаривать о «чувствах». Из всех из них я сейчас говорила с тем, кто никогда, как я думала, не стал бы говорить со мной о любви. Что-то в этом году я слабо понимаю мужчин.
– Да, я люблю Ричарда.
– Про вампира ты сказала «думаю, что люблю», а про Ричарда – просто «да». Убей вампира, Анита. Я тебе помогу.
– Не слишком деликатно на это указывать, Эдуард, но я – слуга-человек Жан-Клода. Ричард – его зверь, которого он зовет. У нас такой симпатичный mеnage а trois. Если умрет один из нас, остальные тоже могут погибнуть.
– Может быть; а может, это вампир так говорит. Ему не впервой тебе врать.
Трудно было спорить так, чтобы не выглядеть дурой, и я не стала пробовать.
– Когда мне понадобится твой совет насчет моей личной жизни, я тебя спрошу. А пока ад не замерзнет, побереги дыхание. И давай рассказывай о деле.
– Ты, значит, будешь мне говорить, с кем мне встречаться, а с кем нет, а я тебе не могу платить той же монетой?
Я посмотрела на него:
– Ты злишься за то, что я налетела на тебя из-за Донны?
– Не совсем так; но если ты мне даешь советы насчет личной жизни, почему мне нельзя?
– Это не одно и то же, Эдуард. У Ричарда нет детей.
– Для тебя это такая большая разница?
– Большая, – кивнула я.
– Никогда не замечал за тобой таких материнских чувств.
– Их и нет, Эдуард, но дети – это люди, маленькие люди, заложники решений, которые принимают взрослые. Донна достаточно взрослая, чтобы сама делать ошибки, но когда ты ее раздавишь, ты детей тоже раздавишь. Я знаю, что тебе это все равно, а мне – нет.
– Я знал, что так будет. Я даже знал, как ты отреагируешь, хотя и не понимаю почему.
– Ну, ты предусмотрел больше, чем я. Я и представить себе не могла, что ты спутаешься с вдовой из «нью эйдж», да еще с детьми. Я считала, что ты всегда прикидываешь, сколько придется платить.
– Теду за это расплачиваться не придется, – сказал он.
– А Эдуарду?
Он пожал плечами:
– Для Эдуарда это просто еще одна потребность. Как еда.
Хладнокровная грубость этой фразы почти успокаивала.
– А вот это уже тот Эдуард, которого я знаю и боюсь.
– Боишься, и все-таки ты выступила против меня ради женщины, которую только что увидела, и двух детишек, которых даже не знаешь. Я вовсе не собираюсь никого из них убивать, и все же ты готова поставить мне ультиматум. – Он покачал головой. – Этого я не понимаю.
– И не понимай, Эдуард. Только знай, что так и есть.
– Я тебе верю, Анита. Ты единственный известный мне человек, кроме меня, который никогда не блефует.
– Значит, Бернардо и Олафу случается блефовать? – спросила я.
Он покачал головой и засмеялся, разрядив нараставшее напряжение.
– Нет, я тебе ничего о них не скажу.
– Почему? – спросила я.
– Потому, – ответил он и почти улыбнулся.
Я глянула на его непроницаемый профиль.
– Тебе это нравится. Ты заранее радуешься моей встрече с Олафом и Бернардо.
Я даже не пыталась скрыть удивление в голосе.
– Как и радовался твоей встрече с Донной.
– Хотя и знал, что я разозлюсь, – уточнила я.
Он кивнул.
– Это выражение твоего лица почти стоило смертельной опасности.
Я покачала головой:
– Эдуард, ты начинаешь меня тревожить.
– Только начинаю? Наверное, теряю хватку.
– Ладно, не рассказывай о них. Расскажи об этом деле.
Он заехал на парковку. Я поглядела вперед и увидела над нами стены больницы.
– Это и есть место преступления?
– Нет.
Он въехал на свободную стоянку и заглушил двигатель.
– И что это значит, Эдуард? Почему мы приехали в больницу?
– Здесь выжившие.
– Выжившие? – Я широко открыла глаза.
Он посмотрел на меня.
– Оставшиеся в живых.
Эдуард открыл дверцу, но я удержала его за локоть.
Эдуард медленно повернулся и посмотрел на мои пальцы, схватившие его обнаженную руку. Он долго и неодобрительно не отводил взгляд, но этот фокус я и сама умею проделывать. Если человек дает понять, чтобы его не трогали, то собеседник, который не собирается применять насилие, обычно отпускает. Я не отпустила, вцепившись ему в локоть, но чтобы не было больно и он бы понял: так легко от меня не избавиться.
– Эдуард, рассказывай. Кто выжил?
Он перевел взгляд с руки на мое лицо. Так и хотелось сорвать с него очки, но я сдержалась. Глаза его все равно ничего не выдадут.
– Я тебе говорил, что есть раненые, – сказал он как ни в чем не бывало.
– Нет, ты не сказал. Ты говорил так, будто никто не выжил.
– Мое упущение, – ответил он.
– Черта с два. Ты любишь напускать таинственность, но это уже начинает утомлять.
