Только с каждой минутой все отчетливей в этой музыке Зимину слышались странные тревожные нотки: цокот копыт тощей клячи, волочащей за собой скрипучий катафалк. И он хотел вырваться из круга, метался и бился кулаками в плечи, накрытые истлевшими саванами, — но освободиться не мог. Веселье становилось кошмаром, из которого не было выхода.
Он проснулся от прикосновения к лицу чьей-то холодной руки: таким движением закрывают глаза покойнику. Вокруг была кромешная темнота, но лицо старика словно светилось — мертвым восковым светом гнилушки. Зимин хотел оттолкнуть разбудившую его руку, но почему-то промахнулся.
Костер давно замело, и снег накрывал Зимина тощеньким одеяльцем, вроде того, что служило ему мушкетерским плащом. Холод не вызывал дрожи, он ледяной глыбой лежал где-то глубоко в груди, грыз не снаружи, а изнутри. Ветер выл, как пес над мертвецом: низко и горько.
— Лучше бы тебе не просыпаться, — сказал старик.
Зимин хотел спросить, почему, но не выговорил этого слова: челюсти не ворочались, язык заплетался. Так же как и мысли: они были тягучие, цеплялись одна за другую, свивались в липкие клубки. Он попытался сесть — надо было сесть, — но не сумел сделать этого толком. Не то чтобы тело его не слушалось — оно просто слушалось не сразу и не всё одновременно.
— Потому что умереть во сне — большое счастье, — ответил старик. — Не все это понимают. Впрочем, не бойся, тебе не будет больно. Смерть от холода сладка и приятна, а у тебя нет ни одного шанса выжить. Да и нужна ли тебе такая жизнь? Без рук и без ног?
— Я… — попробовал выдавить Зимин что-то в свое оправдание, но мысль ушла из головы.
— Тебе никто не поможет. Ты мог бы спастись рядом с горячей печью или под одеялом в объятьях подруги, хлебая теплый чай. Но ты один — и ты умрешь.
Сбоку к нему подсела нагая невидимая ведьма, положив метлу рядом с собой.
— Оставайся с нами, — шепнула она прямо в ухо. — Ты веселый, ты мне нравишься… Посмотри, какая я красивая.
— Толку-то с твой красоты, — то ли сказал, то ли подумал Зимин.
— Будем летать по лесам и болотам. Не бойся, умереть — это не страшно, это хорошо.
— Правда оставайся, — над ним остановился призрак в саване — и саван коснулся щеки Зимина. — Что тебе на этой земле?
— Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем… — отчетливо выговорил Зимин, разбирая липкий комок мыслей. Почему-то было тяжело дышать — словно ледяная глыба в груди заняла слишком много места. А главное — не очень-то и хотелось.
— Хочешь быть королем? — обрадовалась ведьма и махнула рукой подругам.
Зимин отодвинулся от нее и, надеясь встать, поднялся на колени. Не прошло и секунды, как они окружили его со всех сторон холодным бледным сонмом — и смеялись, и целовали его щеки, уши и шею. И гладили по голове, и дули в затылок, и обнимали за плечи. Откуда ни возьмись появилась ледяная корона — тонкая и выгнутая однополостным гиперболоидом, как Эйфелева башня. Вереница призраков тащила к костру тяжеленные сундуки, раскрывала их на ходу, демонстрируя Зимину их сияющее содержимое.
— Все твое, — голосили ведьмы. — Мы будем твоими верноподданными.
Призраки падали перед ним ниц, ведьмы изгибались в притворных поклонах. Зимин сидел на коленях и не мог ни толком вдохнуть, ни подняться. Старик стоял чуть в стороне и смотрел на него с улыбкой.
— Бери! — ведьмы выбрасывали из сундуков горсти блестящих алмазов — те взлетали в воздух и превращались в хихикающих белых бесенят. — У нас много, нам не жалко.
Собрать бы немного сил… Совсем немного… Зимин сосредоточился и поднялся на одно колено — нога в тонком носке не почувствовала прикосновения к земле. Совсем. А ботинки лежали где-то под снегом. Захотелось плакать: не от обиды, не от страха, а как плачет уставший ребенок — просто так. Он попытался встать, но ледяная глыба навалилась на грудь и по ребрам покатилась судорога, выворачивая их края наружу. Впрочем, у судороги тоже было немного сил, и Зимин смог вдохнуть, только снова оказавшись в снегу.
Призраки делали вид, что помогают ему подняться, на самом же деле лишь нарочно мешали, толкались, делали подсечки — и притворно сокрушались оттого, что у них ничего не выходит.
Зимин снова с трудом встал на колени под их дружные аплодисменты, на голову ему водрузили упавшую корону; ведьмы использовали метлы как опахала, вместо того чтобы мести снег.
— Кыш, нечисть… — прошамкал он одеревеневшими челюстями, — мешаете.
Они послушались, притихли, расступились, но в его сторону решительно ступил старик.
— Послушай, а зачем тебе жить? Ты думал над этим?
— Жить хорошо, — ответил Зимин, с трудом ворочая языком.
— Чем хорошо?
— Всем.
— Лаконично.
Зимин кивнул и на карачках пополз к канистре, убранной подальше от костра. Руки не чувствовали холода.
— Сколько упорства… — покачал головой старик.
Это была не усталость — нечто другое. Словно из груди вынули что-то, вложив в нее ледяную глыбу. Словно кровь загустела и еле-еле ползла по жилам. И сердце билось тихо и медленно, никуда не торопясь. Зимин выбросил из головы липкие мысли и оставил там только одну: огонь. Он не испытывал ни страха, ни отчаянья, у него не было желаний — у него вообще ничего не осталось, только отупение.
— Тебе это не поможет, — вздохнул старик.
Зимин не стал тратить силы на ответ.
Стоя на карачках было не так-то просто взять в руки лопату, и Зимин, еле-еле подвинув канистру к бывшему костру, начал расчищать снег голыми руками. Под ним быстро нашлись грязные угли, мокрый пепел и потухший стволик сосенки. Нужно много огня. Сразу много.
— Это тебя не спасет! — повторил старик настойчивей. — От огня будет только хуже!
Набросав валежника поверх мокрого кострища, Зимин встал на колени и взял в руки канистру. Надо быть осторожным — не облиться самому. Притихшие ведьмы раскрыв рты стояли за спиной, сундуки со снегом растворились в воздухе, а маленькие белые бесенята опускались на валежник, надеясь засыпать его до того, как он загорится.
Огонь метнулся в стороны и вверх с тяжелым хлопком, обдал лицо жаром, опалил брови и ресницы. Валежник занялся не сразу, и Зимин кинул сверху несколько еловых веток, чтобы задержать рвущееся прочь пламя. Повалил белый дым, смешанный с паром, пламя затаилось под хвоей, но через минуту хвоя скукожилась, шипя и вспыхивая, и сучки под ней затрещали, выплевывая смолу.
Зимин придвинул руки вплотную к огню — они не чувствовали жара.
— Эй, не делай этого… — как-то необычно тихо и жалостно сказал старик.
И Зимин ему почему-то поверил, отодвинулся от огня немного, выдернул из-под снега свой мушкетерский плащ — летучий корабль… И вовремя на нем устроился: руки начали согреваться.
