Зимин придвинул руки вплотную к огню — они не чувствовали жара.
— Эй, не делай этого… — как-то необычно тихо и жалостно сказал старик.
И Зимин ему почему-то поверил, отодвинулся от огня немного, выдернул из-под снега свой мушкетерский плащ — летучий корабль… И вовремя на нем устроился: руки начали согреваться.
— Лучше бы ты не просыпался… — устало выдохнул старик. — Умер бы легко и безболезненно.
— Заткнись, — бросил ему Зимин, сжимая зубы. Ему было плохо: от жара огня что-то зашевелилось внутри — наверное, таяла ледяная глыба, — но дышать становилось все трудней, голову то застила чернота, то наполнял ослепительный свет. Пальцы багровели на глазах, между суставов вспухли полупрозрачные волдыри. Лицо загорелось, словно Зимин сунул его в костер, ломило нос и уши. Ноги выше колена кололи тысячи иголок. Разливавшейся боли в груди он не почувствовал, согнулся, уткнулся лицом в колени, но задохнулся и выпрямился.
— Так не делают, — обиженно проворчал старик. — Нельзя согреваться быстро.
Зимин и без него это понял. Тошнота соперничала с болью, перед глазами кружилось сразу несколько костров и несколько стариков.
— Ой, мама… — выговорил он перед тем, как из глаз побежали крупные слезы, окончательно перехватывая дыхание.
Нет, он не терял сознания. Он думал, что умирает, — на этот раз на самом деле. И, наверное, так оно и было. В ушах стоял визг невидимых ведьм и свист призраков — постепенно переходящий в ультразвук, неслышный, но от этого еще более невыносимый.
Огонь опал, хворост прогорел, и бревнышко занялось ровным спокойным пламенем. Зимин чувствовал под щекой колючую ткань и не сразу сообразил, что это волосатый мешок из-под сахара: он лежал на боку, лицом у старика на коленях — как на подушке. Все еще тошнило, но дышать стало немного легче. Его бил озноб.
— Ну как? — спросил старик.
— Руки очень болят, — ответил Зимин. Зуб на зуб не попадал, но язык заворочался по-человечески.
— Тебе еще надо отогреть ноги, — старик похлопал его по плечу. — Но, признаться, я не вижу в этом смысла. Ты все равно не сможешь идти. Я думаю, ты не сможешь даже встать.
— И что мне теперь, сдохнуть здесь, что ли? — от боли Зимин всегда злился.
Старик рассмеялся. По-хорошему, не зло и даже не зловеще.
— Холодно, — сказал Зимин. Не старику — самому себе. — Надо хвороста подбросить.
От первого же движения в горле снова всколыхнулась тошнота, кровь стукнула в голову. До кучи с хворостом — верней, до того, что от нее осталось, — было не больше трех шагов, Зимин прополз их на четвереньках. Старик смотрел на него с удивлением.
Когда пламя поднялось повыше, потекло из носа, но теплей не стало — наоборот, от озноба сводило живот. Зимин с опаской подвинул ноги к огню — но не близко, только чтобы ощущать тепло.
— Сними носки, — посоветовал старик, и Зимин его послушал.
Минут через десять он лил слезы, матерился, кусал волосатый мешок из-под сахара и свой мушкетерский плащ, молотил кулаками по снегу и по коленкам старика — и ничего не помогало.
— Было бы хуже, если бы ты ничего не чувствовал, — «успокоил» его старик. — Значит, еще живые ноги…
Пальцы на ногах покрылись темными пузырями, а на правой средний палец совсем почернел. О том, чтобы встать на ноги, было страшно даже подумать. А уж впихнуть их — распухшие и сине-багровые — в ботинки…
— А пройдет всего несколько часов, и начнется гангрена, — добавил старик с улыбкой. — Сейчас это лечат, но в стационаре, а не в лесу у костра.
— Заткнись, — Зимин шарахнул его кулаком по коленке.
— Да я-то могу и помолчать, только кому от этого будет лучше?
— Вот и помолчи немного!
Боль отпустила не совсем, и Зимину даже казалось, что он просто немного привык к ней, а слабей она не стала. Он повернулся на спину, продолжая пользоваться коленями старика как подушкой, достал сигареты и сначала протянул пачку старику. Тот молча взял одну штуку.
На руках полопались пузыри, и дрожь от холода не проходила.
— Как думаешь, ботинки надевать? — спросил Зимин, затянувшись.
Старик промолчал.
— Да ладно, я это просто так сказал, — Зимин запрокинул голову, чтобы взглянуть ему в лицо.
— Босиком пойдешь? — старик скосил на него глаза.
— Я думаю портянки из одеяла сделать.
— Может, ты умеешь их на ноги наматывать?
— Что там уметь, дело нехитрое…
Дело оказалось хитрым, особенно в отсутствии веревок — Зимин провозился долго, сидя на стволе сосенки, край которого лежал в костре. И хотя у носков из верблюжьей шерсти уже не было подошв, их он тоже высушил и приспособил внутрь своих «опорок». Ногам было тепло, но больно, даже сидя; рукам — холодно даже возле костра. К ознобу добавилась икота, но дышать вроде стало легче.
Зимин попытался встать, что само по себе было непросто: в глазах потемнело, голову сдавило ледяным обручем, и среди деревьев примерещились лохматые тушки неуклюжих леших. Если бы старик не стоял рядом и не подставил плечо, Зимин бы упал. Нет, не острые ножи — в пятки ударили тупые гвозди, да еще и пробили ступни насквозь.
— А что я говорил? — старик смерил его взглядом: Зимин боялся вздохнуть и открыть глаза. Впору было расплакаться снова…
— Мне нужен посох, — пробормотал он сквозь зубы. — У тебя нету посоха?
— Нет, мне посох не нужен. А тебе нужен не посох и даже не клюка, а костыли.
— Костыли мне дадут в стационаре, когда будут лечить гангрену, — взгляд Зимина упал на торчавшую из снега лопату — до нее было шагов пять или шесть. Старик не отстранился, наоборот — помог до нее добраться.
— Ты не дойдешь и до просеки…
— Посмотрим.
— Здесь у тебя хотя бы есть костер. Метель рано или поздно кончится, дым увидят с вертолетов…
— А если она кончится поздно, а не рано? И кто будет искать меня с вертолетами, мне интересно? В милиции у жены заявление возьмут только через три дня.
Зимин сел обратно, намотал на голову шарф и вытянул из-под куртки рукава свитера — хоть немного прикрыть руки. Холодно… В канистре оставалось немного бензина, Зимин выплеснул его в костер, чтобы хорошенько полыхнуло напоследок.
Полыхнуло… Но ненадолго и без толку. Через минуту огонек уже прилежно лизал ствол сосенки — жалко было от него уходить. Может, старик снова прав? Ведь иногда он бывает прав.
Зимин не вставая зачерпнул снегу лопатой и кинул на веселый теплый огонек: костер обиженно зашипел и дохнул в лицо дымом. Сразу стало темно, и мороз показался чересчур сильным. В темноте вспыхнули глаза осмелевших тут же леших. Или это были бешеные лисицы?
