Пожилая служанка, тяжело пыхтя, украшала розами решетки балкона. Большая корзина, полная только что срезанных и еще свежих цветов, стояла между ее тучных ног. Изворачиваясь с трудом, женщина просовывала цветы сквозь кольца балконной решетки. Когда балкон стал похож на цветочную клумбу, корзину с остатком цветов женщина подвесила прямо к стене. Закончив с розами, она быстро вошла в комнату и вынесла зеленые ветки, срезанные с деревьев и кустов, и уже сплетенные в длинную пушистую гирлянду. Подтянувшись на носках, женщина стала крепить зеленое украшение прямо к стене, привязывая непослушные концы веревкой прямо к периллам балкона.
На пороге соседнего дома две служанки выбивали тяжелое, шитое золотом и серебром парчовое покрывало. Когда их работа была закончена, еще две служанки потащили покрывало наверх, развешивать на балкон. Еще через дом две пожилых женщины укрепляли в окнах корзины с цветами. Окна первого этажа благоухали охапками белых лилий и разноцветных роз, а на втором (очевидно, все цветы в саду были уже оборваны) в плетенных корзинах яркое украшение составляли охапки полевых цветов (принесенных с ближайшего поля накануне вечером) и яркие пучки зелени – веток деревьев и кустов.
Серый каменный собор тоже украшали – впрочем, не так ярко и беспорядочно, как дома горожан. Несколько молчаливых монахов на ступеньках собора расставляли большие вазы со строгими белыми лилиями и розами, такими темными, что они казались черными. Молоденький монах в белой рясе в двух огромных разноцветных окнах крепил флаги из зеленого шелка. Каждый прохожий, быстро спешащий мимо собора по своим делам, при виде зеленых флагов замедлял шаг и неистово крестился, усиленно стараясь попасться на глаза хлопотливым монахам. Впрочем, старания горожан были большей частью напрасны: монахи усердно занимались своим делом (украшением собора) и по сторонам никто из них не глазел. Очевидно, праздник был очень большим и важным, если был украшен каждый дом в городе. Только вот лица самих жителей, несмотря на обилие украшений и цветов, почему-то оставались достаточно мрачными. В предвкушении праздника не улыбался никто – даже суетливый мальчишка, быстро тащивший через соборную площадь корзину роз и на ходу роняя на камень свежие яркие цветы….
Влага застыла на поросших темным мохом камнях, и в углах, куда не попадало тусклое пламя единственной свечи, копошились темные и жуткие тени. Камера тюрьмы была освещена тусклой свечой, вставленной в железный фонарь, подвешенный на стеной крюк. Камера была такой сырой, что охапка соломы в углу давно сгнила, превратившись в жидкую грязь. Очевидно, тюрьму выкопали так глубоко под землей, что сквозь толстые тюремные стены все равно проникали подземные грунтовые воды. Сырость и темнота были не единственными муками, приготовленными узникам, заточенным в этом жутком каменном мешке. Хуже сырости и темноты были муки отчаяния и неизвестности. Очень часто сквозь толщу стен проникали стоны и вопли. Впрочем, тут же заглушенные – не столько грохотом железных дверей, сколько особым кольцом отчаяния и отчуждения, в который, как в кокон, был заключен каждый из узников, и ощущение усиливалось тем, что мира вокруг больше не было, а невыносимые страдания и пустота представляли всю доступную реальность. В каменном мешке не существовало времени, дней, ничего, кроме невыносимых отчаяния и страха…. В подземельях этой мрачной тюрьмы было так ужасно и сыро, так пахло смертью, что не выживало ни одно живое существо… В этих подземельях не водились даже крысы.
Инквизитор Карлос Винсенте повесил фонарь на специально вдетый в стену крюк и остановился посереди камеры, не обращая внимания на брызги жидкой грязи, тут же замаравшие его белоснежную рясу до щиколоток.
Женщина стояла лицом к стене, спиной и к двери, и к вошедшему. Ее рванная одежда была невыносимо грязна, спутанные волосы висели за спиной грязными космами, а ноги распухли от воды и все время кровоточили. В узкой камере стоял сильный запах гнили и плесени. Женщина стояла лицом к стене, и не дрожащие руки ее были сжаты в кулаки.
Железная дверь распахнулась вновь, пропустив слугу, который тащил маленький столик, полный всевозможной еды. Тяжело дыша, морщась от ужаса и отвращения, слуга плюхнул тяжелый столик посередине (прямиком в зловонную жижу) и быстро выскочил прочь, на ходу нервно крестясь. Какой только еды не было на столе! Но аппетитные запахи пищи тут же потонули в мрачном каменном мешке. На столике возвышались поджаренные куриные грудки, и домашние колбасы, и пироги со всевозможными начинками, и жареное мясо, и большой кувшин, полный красного вина…. Инквизитор ждал реакции узницы, но она даже не повернула голову. Ее спина ни разу не дрогнула – ни при появлении людей в ее камере, ни при запахе еды, ни от того, как за слугой громко захлопнулась железная дверь. Узница вела себя так, словно в камере, кроме нее самой, больше никого не было.
– Катерина! – инквизитор был удивлен ее поведением, и даже немного растерян, – Катерина, я пришел к тебе в последний раз, чтобы принести утешение в твоих грехах.
Никакой реакции не было. Карлос Винсенте шагнул вперед.
– Завтра Святой праздник…. Завтра, в честь праздника, день твоей казни. Завтра ты предстанешь перед господом по приговору суда. У тебя остается всего одна ночь, чтобы покаяться в своих грехах и получить прощение церкви…..
Женщина не двигалась. Она вела себя так, словно вообще не слышала его слов. Карлос Винсенте гневно сжал кулаки, лицо его побагровело, а раскаты громового голоса гулко отразились от стен:
– Что ты хочешь доказать этим?! Что ты ведешь себя не так, как все остальные женщины? Так ты и есть не такая, как все! Те женщины, которых сожгут вместе с тобой завтра, получат корону мучениц, благословение божье, а ты проклятая ведьма, еретичка, и ты будешь гореть в аду! Гореть в аду так же, как на земле! И на земле будешь гореть долго и мучительно, и дьявол тебе не поможет!
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание (и снова не дождаться никакой реакции со стороны узницы) и продолжил более спокойным тоном:
– Те, которых завтра сожгут вместе с тобой, воют, плачут и пытаются разбить головы о камень. Они боятся смерти, боятся костра. Они воют, и вой их слышен вдоль всех коридоров, и я не верю, что ты ничего не слышишь! Я не верю, что ты не боишься костра! И ни за что не поверю! Почему ты не кричишь, как они? Я все равно не поверю в твою силу! Передо мной можешь не притворяться! Ну же, вой! Кричи! Плачь! Кричи громко, бейся головой о стену! Может, в моем сердце что-то дрогнет, и я велю тебя задушить до того, как пламя начнет пожирать твое тело! Ну попытайся вымолить свое последнее прощение! Попытайся меня разжалобить, ты и так достаточно притворялась перед всеми!
