— Детективы? — вытаращился прыщавый — Дашь почитать?
Белобрысый шагнул вперед и протянул руку.
— Я Валера. Можешь звать меня Покер.
Это был знак — он принят в их тесный круг.
— А я Кефир!
— Кургузый!
— Пегас…
Да, они признали его. И скоро покуривали все впятером за гаражами, разговаривая «за жизнь». Никита впервые попробовал сигарету и его чуть не вывернуло, но виду он не подал. Стараясь держаться прямо, хоть голова страшно кружилась и вело из стороны в сторону, да ещё легкие словно бы облепило изнутри густой ватой, он старательно слушал их россказни, мечтая о том, как бы поскорее вырваться на свободу.
Обсудив, кто за какую команду болеет, кто танцует рэп, а кто хип-хоп, и кто уже успел попробовать «экстэзи», а кто вовсю тащится от портвейна, ребята примолкли, обкурившись до одури. Никита поднялся, стараясь держаться прямо.
— Слушай, Покер, отойдем на два слова.
— Давай.
Они углубились в закуток за гаражами, и Никита, стараясь не показать виду, как ему это важно, спросил:
— Слушай… а чего это ты тогда эту… как ее?
— Геню, что ли?
— Ага, ее! Чего ты её ведьмой обозвал?
— А-а-а… — Покер нахмурился. — Да, так. Так-то она ничего себе девочка. Очень даже ничего! Только злая. И этот её кот… разное про него говорят.
— А что, кот как кот… — сплюнув, пробасил Никита.
Он никогда не плевался — эта привычка была ему омерзительна, но эти ребята сплевывали чуть ли не через слово, и он подумал, что для конспирации — за-ради игры «в своего парня» — будет лучше, если он во всем будет походить на них.
— Да, типа того… с первого взгляда. А только у нас соседка как-то ногой его отпихнула, так у неё эта нога вроде как и отсохла.
— Это как отсохла?
— А так. Тонкая стала — как высушенная и не ходит почти. Эта тетка, знаешь, эдак её приволакивает.
И Покер изобразил, как это происходит на деле.
— Ну-ну… Слушай, а не байки все это?
— Да ты че? — возмутился Покер. — Какого хрена? Тут с этим чертовым котом и не такое бывало… только ты как хочешь, а я в это лезть не буду. Мне это на фиг не надо! Тут у нас Гвоздь через этого кота глаз поранил, так до сих пор плохо видит. Не-е-е… — протянул он, выразительно мотая головой. — И ты в это не лезь. И с девкой — не того. Хотя я б ее…
Глумливая сладенькая ухмылка отразилась на его круглой физиономии. Никита с трудом удержался, чтоб не вмазать по ней изо всей силы, но сдержался. Еще не время. Каждый ответит за все. Но теперь эти ребята нужны ему не врагами — союзниками. А там посмотрим, чего они стоят… Что кроется за их выходками — простая мальчишечья дурь и бравада или у них и впрямь за душой нет ничего святого…
— Слышь, Покер, — Никита переминался с ноги на ногу, — морозец наконец-то давал себя знать, — а не слышно… отчего её мать умерла?
— Э, парень, а ты случаем не того — не втюрился? Чего-то ты разговоры разговариваешь все про одно…
— Ты дурак — мы ж соседи! Меня родители попросили: узнай, мол, все про соседей, кто, да что… Ну, а мне чего — мне не трудно…
— А, ну да — вы ж как раз над Волошиными… — успокоился Покер. — Мать ее? Не, не знаю отчего она умерла… вроде ни от чего.
Он хлюпнул носом, утер его рукавом и уставился на Никиту прозрачными сизыми глазами.
— Как это? — опешил тот.
— А так! Просто болела, болела, из дому не выходила. И это… потом умерла. Да, вроде она ничем особенным-то и не болела. Рака, там, или какого-нибудь инфаркта или воспаления легких у неё не было. Так, по крайней мере, говорят.
— Ясненько… — отвернулся Никита. Этот парень начал его утомлять. Слышь, а она молодая была?
— Кто? Генькина мама? Ясно, молодая. То есть, конечно — ну сам понимаешь… для нас-то просто старуха! Ну, ей лет тридцать пять было наверное.
— Понятно, — кивнул Никита и поежился. — Слушай, мороз до костей пробирает, так я, пожалуй, пойду.
— Ну, давай, — степенно промычал Покер. — Так ты кассету ту не забудь. Ага?
— Ага, принесу.
Он поднял воротник и вприпрыжку направился к дому.
Взбежав по ступенькам на шестой этаж, — лифта ждать терпения не хватило, — Кит нажал кнопку звонка у знакомой двери. Ему открыла легонькая голубенькая старушка — её вены были почти прозрачными и казалось, что там течет голубая кровь.
— А-а-а, молодой человек! — улыбнулась она ему как старому знакомому. — А Женечки нету. Но, я думаю, что она скоро придет. Не желаете ли подождать её у меня?
— Ой, спасибо большое! — растерялся Никита. — Но это наверное неудобно…
— Что вы, что вы! — замахала руками, похожими на птичьи лапки, старушка. — Это более, чем удобно. И мне, старухе, будет повеселей. Да вы проходите, проходите…
Она провела его в свою комнату, предложила раздеться. Шаркая войлочными тапочками, ушла на кухню и вскоре вернулась, неся в руках горячий эмалированный чайник.
— Сейчас мы с вами чайку попьем, — хлопотала она возле стола, покрытого белоснежной скатертью ручной вязки.
— Знаете, мне как-то неудобно, — мялся в кресле Никита. — Знал бы — к чаю бы чего-нибудь взял.
— Это пустое, молодой человек, — пропела старушка. — Главное, вы в тепле и покое дождетесь Женечку, а мы с вами тем временем чуть-чуть поболтаем. Знаете, я без неё скучаю — вот вы мне и поможете время скоротать. Вас ведь величают Никитой?
— А откуда вы знаете? Что… вам Ева сказала?
— Хм, Ева… Женечка! Она, она, душечка! А вы зовите меня Марией Михайловной. А лучше бабушкой Машей, хорошо?
Никита сразу размяк — ОНА сообщила соседке его имя. И хоть в этом не было ничего такого особенного, все же ему было ужасно приятно…
Как спокойно и хорошо было у Марии Михайловны! Никита чувствовал себя здесь как дома. Точно она была его родной бабушкой…
У Никиты не было ни бабушек, ни дедушек — то есть, были, конечно, но он их не помнил. Деды не вернулись с войны, папина мама — Агриппина Васильевна — погибла в блокаду, а мамина — Антонина Петровна — жила со своей старшей дочерью — маминой сестрой Тасей — на Волге, в Саратове. И не баловала Ольгу визитами — говорила, что Москву не любит, мол, она сумасшедшая! Ольга навещала её, но редко, а Никиту брала с собой всего дважды: когда ему было пять и восемь лет.
Потому-то так и случилось, что парень не знал, что такое бабушкины ласка и баловство — его не лелеяли ревматические старушечьи руки, которые одни могут подарить ни с чем не сравнимое ощущение заботы и защищенности. У его детства не было хранительницы, не было берегини… И может быть, это неясное чувство обделенности, стало для него явным здесь, в комнате этой ласковой незнакомой старушки.
