И он подумал: а как же Ева? Ведь у меня-то и мама и папа, а у нее… А я ещё голову ломаю: чего это она какая-то странная…
«Я стану всем для тебя, моя хорошая! Я стану тебе и матерью, и бабушкой, и отцом… если ты только примешь меня…»
За занавеской, как оказалось, спал Елисей. Мария Михайловна сама кормила его, купала, переодевала, когда Евы не было дома.
— Знаете, мне одной-то так скучно. А со Слоником веселей! И потому только в радость, когда Женечка его тут оставляет…
Никита отдернул занавеску, свет от настольной лампы упал на бледненькое мальчишеское лицо… ротик был полуоткрыт, нескольких передних зубов не хватало — ещё не выросли.
— Намучился, миленький, — прошептала Мария Михайловна. — Как ручка-то у него болела! Но Женечка быстро её вылечила — она в этом деле большая искусница.
Никита осторожно задернул занавеску.
— Бабушка Маша… а как Ева… то есть, Женя, этому научилась?
— А ты сам у неё спроси, Никитушка. Она тебе и ответит, — улыбнулась старушка, отводя взгляд.
Нет, определенно она что-то знала, но говорить не хотела. То ли боялась чего-то, то ли слово дала… Но он с этим со всем разберется только вот дождется ее…
— Я тебе одно скажу, мальчик мой, — хозяйка подлила ему и себе горячего чаю и сидела, с улыбкой глядя на него и подперев махонькими кулачками впалые щеки. — У Женечки золотое сердце. Она редкой души человек и вся — в покойницу матушку, царствие ей небесное… Только возле таких всегда беда близко ходит. Не желает враг, чтоб от таких стало побольше света тут, на земле. Им поддержка нужна… Опора. А без неё они как тростиночки — гнутся, ломаются. Только, как я погляжу, Женечку за просто так не согнешь, нет! Это она только на первый взгляд такая хрупкая, да беззащитная. Ей свыше великая защита дана.
— А… — Никита затаил дыхание. — Вы говорите «враг»…
— Ну да, — Мария Михайловна аккуратно пригладила волосы, хотя ни один волосок не выбивался из её гладкой прически. — Разве ты сам не знаешь, о ком речь веду? И о чем… Я ж вижу — тебя увлекает все… непонятное. Та настоящая реальность, где происходит то, о чем мы можем только догадываться. То, что случается здесь, на наших глазах — это ведь только отблески. Тени огня на стене… Не прикидывайся, Никита, я ведь людей-то вижу. Ты ведь не чураешься этого — нет… Ты ведь немножко не от мира сего. Ну, я хочу сказать, что ты — молодой человек вполне современный и на ногах крепко стоишь. Но того, чего надо всем, тебе мало. Есть в тебе… в глазах, в выражении лица — это как жажда, только хочешь ты не простой воды, а живой, которой душа умывается. Ты потом сам поймешь. Но, мальчик милый, не подходи близко к краю колодца — это тебе мой совет. Не случайно ведь Господь отделил мир духовных существ от нашего незримой завесой…
Никита помолчал, обдумывая её слова. Ему было так непривычно слышать такое от совсем незнакомого человека. И то спокойствие, та откровенность, с какими говорила с ним бабушка Маша… говорила о таком, чего он до сих ни с кем не делил — о том, что нельзя потрогать! — все это и волновало его, и в то же время наполняло каким-то миром и тишиной. Как будто он долго-долго бежал куда-то, боясь не успеть… но успел, и теперь можно никуда не спешить. Только все это было ещё так неясно, так смутно… и хорошо!
— Ох, уж эти старухи… ведь до смерти заговорят! — тряхнула головой бабушка Маша. — Давай-ка лучше поговорим о Женечке. Ведь вижу — тебе не терпится…
— Да нет, просто я… — он смутился. — Скажите, а кольцо у неё на пальце… это и правда ей его мать подарила?
— Ты должен сам все понять, Никитушка. Мало толку будет, если я тебе расскажу. Можешь считать это капризом полоумной старухи, но мне так кажется! Это твой путь — я знаю, — и ты должен сам его пройти… до конца. Так я думаю, что ты Женечке можешь быть той самой опорой. Вот и помоги ей. Она нуждается в твоей помощи. Она попала в очень нехороший переплет, да… очень, очень нехороший! И я тебе скажу теперь только одно — времени у вас, считай, уже нет. Тебе нужно разгадать эту загадку до Рождества. И помни, что канун Рождества — сочельник — это день, когда темные силы гуляют на воле. Ты должен быть осторожен, Никитушка. Если ты ей не поможешь, она пропадет!
— Но… бабушка Маша, что я должен сделать? Хоть намекните! И что происходит с Евой… то есть, с Женей… я уж запутался. Это же важно, я знаю! Я вижу, что с ней что-то не так — плохо ей. Вам ведь не трудно только скажите…
— Сказать-то не трудно, только в словах мало толку. Ты должен действовать сам. И сам обо всем догадаться. Потому что тут дело такое — это ведь твое испытание. И если я тебе все преподам на блюдечке с голубой каемочкой… сам понимаешь, это уж не твое будет — не твоя жизнь, а сущий детский сад! А ты должен бросить соску-то… стать мужчиной. А потом, это я только так думаю, что понимаю, а на самом деле нет — одни догадки. Они могут быть и не верными… Нет, не буду я тебе голову забивать — думай сам.
И старушка надолго умолкла, а Никита не решался прервать её сосредоточенное молчание. На настенных старинных часах в резном деревянном корпусе двигалась минутная стрелка, и через равные промежутки времени комната вздрагивала от гулкого торжественного боя — шло время. Минуты текли и становились часами, днями, столетьями… Никита не стал сопротивляться не протестуя и не колеблясь, он отдался потоку времени, который захватил его и понес… И он знал, что берег, к которому он пристанет, когда вынырнет, — будет его родным берегом. Тем самым, на котором ему суждено жить, быть мужчиной… и сделать все, что он должен делать. Там он проведет свою жизнь.
На какие-то доли мгновений ему вдруг захотелось плакать — он чувствовал, что здесь, сейчас, в этой комнате, кончается его детство. Слова старушки удивительным образом подействовали на него — точно она доверила ему ключ — заветный ключик от себя самого — от собственного повзрослевшего сердца! И он прижимал к себе этот невидимый ключик — и глядел прямо перед собой — туда, где вот-вот приоткроются перед ним врата грядущего. И — он знал — ему понадобится все мужество, — мужество взрослого человека, чтобы, преодолев все испытания, войти туда.
Он знал, что путь его отныне и навсегда связан с Евой. И все это сказала ему жизнь в образе прозрачной незнакомой старушки — сказала без слов. И он с благодарностью принял её дар, как будто была она его родной и бесконечно любимой бабушкой…
Но вот в коридоре шаги… легкие, торопливые… Ева! Она впорхнула в комнату как входит солнечный свет — и сразу все ожило. Даже рисунок на поблекших обоях стал ярче! Скинула куртку, размотала шарфик, тряхнула волосами, щелкнув запором заколки-автомата, — они рассыпались по плечам… и только тогда заметила гостя.
